Океан. Выпуск второй
Шрифт:
— Эй, хлопцы! Вася, кромсай сети, к дьяволу! — вдруг распорядился старшина. — Японцам объясню потом. Поймут меня!
Только отдал он эту неожиданную для всех команду, как его дернул за штанину Серега:
— Жень, а Жень, база нашлась. Говорят, сматывайте удочки без никаких. Надвигается шторм.
— Ясно, — сказал Карпович. — Передай, у нас все нормально, идем.
— Так мы их слышим, а они нас — нет!
— Не слышат — не надо. Увидят скоро, но ты от передатчика ни шагу!
В резких, властных распоряжениях старшины Костя Ильюшиц сумел почувствовать тревогу и, разогнув спину, крикнул с носа на корму:
— А что случилось, старшой?
— На базе очередь большая, — пошутил Вася Батаев, — надо спешить,
— Я ведь серьезно!
— Ты работай серьезно, — отозвался с кормы старшина, — видишь, погода меняется!
— Люблю изменения, — легкомысленно сказал Костя, остроносый, худощавый и поразительно трудолюбивый человек. — Вот чего я сюда подался? Изменений захотел…
— «Трабайя, трабайя, неху!» — запел Серега, прижимая трубку передатчика к уху, и тут же перевел слова из бразильской песни: — «Работай, работай, негр!»
Ильюшиц вытащил из кармана часы, посмотрел на время и мечтательно вздохнул:
— У нас сейчас, хлопцы, в деревне Рог раннее утро. И такая красота! Жена корову подоила, детей в школу отправила.
УТРО. БЕЛОРУССИЯ
Да, если в Охотском море день уже кончался, то в Белоруссии было раннее утро. Почти пятнадцать тысяч километров отделяли деревню Рог от района крабовой путины, и разница во времени была в девять часов.
Жена Кости отправила детей в школу и пошла кормить кабанчика. Она вышла во двор, грузная, дородная сельская женщина во цвете лет. В руках она несла ведерный чугунок толченой мелкой картошки. За ней, цепляясь за платье, бежала младшенькая — четырехлетняя Ниночка.
— Мама, конфет хочу. Купи!
— А молочка не хочешь?
— Конфету хочу!
И тут в калитку с улицы постучали. Катя охнула от неожиданности, поставила чугунок на землю и пошла открывать.
— Катя, это я, — раздался за калиткой хорошо ей знакомый дребезжащий голос почтальона деревни Рог старика Адама. Словоохотливый, общительный, он и в силу своего характера, и в силу служебного положения знал все деревенские новости.
— Дедушка Адам, проходите, проходите, — засуетилась Катя, сердце которой сладко защемило в предчувствии вестей от милого Кости.
Они прошли в просторный дом, целиком и полностью сделанный руками Кости. Дед Адам решительно уселся на табуретке около стола, а Катя, соблюдая давнюю традицию, побежала в кладовку, чтобы угостить почтальона.
— Садись, милая хозяюшка, составь кумпанию. Последний раз я сидел в кумпании нашего председателя колхоза. Ему дочка из ГДР посылку прислала. Штаны короткие, как на мальчика, прислала батьке в подарок. «Чорты» называются.
— Шорты, — поправила его Катя.
— Я и говорю — чорты. Неужели он их наденет? Так вот, сидю, чаю пью. Беседуем. Сердится председатель, что Костя с колхоза подался на путину.
— Он Костю на курсы механизаторов не пускал. Тоже небось рассердил Костю-то, — сказала Катя.
— И-и-их, милая, председателя понимать тоже надо. У него каждый на счету. Он думал: отпусти Костю на курсы, а Костя пообомнется в городе и останется там, работу посля курсов найдет.
— Он и так нашел, на востоке.
— Это его Федька сманул. Сам уже десятый год на путину ходит, видно понравилось, и других сманывает. А председатель что? Председателю здеся люди нужны, а рыбаков на востоке небось хватает. Зачем там белорусские трактористы?
Вот так и беседовали обрадованная Катя и словоохотливый дед-почтальон. Но за разговором Адам не забывал о деле. Он не торопясь копался в своей обширной, полупустой сумке, выуживая оттуда вначале письмо, затем шариковую ручку и следом почтовый перевод, к которому отнесся особо внимательно и бережно — это документ денежный!
— Пиши-ка здесь, милая, сумму прописью, а не цифрами. Поглядеть бы у тебя надо и пачпорт, да
Но Катя от радости, что пришли не только деньги, но и письмо, да, судя по конверту, толстое, немного поглупела, принесла паспорт, бережно развернула его перед дедом. Потом она несколько раз пересчитывала деньги — тридцать три трешки и один рубль. По почте она получала впервые, и ее умиляла вот такая необыкновенная точность почты, вежливость почты. Принесли не извещение, а сразу и деньги, прямо домой! Она решила, что, пожалуй, почтальону следует дать немного на пиво или на стакан вина. Вот почему она прошла в другую комнату и отсчитала там пятьдесят копеек, но по дороге не то что застыдилась, а решила быть щедрой до конца и пододвинула деду целый рубль. Дед, которого обычно односельчане только кормили, оценил эту щедрость, но и обиделся. Сказал Кате: «Мне на почте плотють». Ему не захотелось быстро уходить, уходить, не узнав вначале того, как там живет и работает Костя. И в рубле он увидел некую символику. Как будто выходило так: сделал свое дело, получай рубль и катись, а уж этого меньше всего хотелось крайне любопытному Адаму. Из деревни Рог уезжали, уезжают и будут уезжать и будут возвращаться назад из райцентра, из Минска… Костя же уехал крайне далеко, на карту глянешь — и то не по себе становится. И как он там, у берегов Аляски, или у Японии, или у Камчатки? Это интересовало не только Катю, но и всех жителей небольшого Рога и даже самого председателя колхоза. Конечно, десятый год ездит на восток баламут Федька, но Федька человек неразговорчивый, крайне осторожный, он и жену привез с востока, тоненькую девочку, мало приспособленную к колхозной работе и ставшую здесь, в деревне, продавщицей и законодательницей женских мод. Совсем другое дело Костя. Когда он законфликтовал с председателем из-за курсов, затем уехал, большинство стало на его сторону, и даже сам председатель почувствовал, как уменьшился его авторитет, как нехорошо поступил с одним из лучших трактористов.
— Ну, как он там? — нетерпеливо спросил старый почтальон, изнывая от любопытства. Не ради ли этого он прошел десятки других адресов, чуть ли не полдеревни миновал без остановки?
Катя читала письмо чрезвычайно внимательно, каждое слово повторяла едва слышным шепотом, словно проверяла слова на вкус. А они были одно лучше другого. Истосковавшийся по семье Костя стал чуть ли не поэтом.
Излив свою нежность, он перешел к делу. Он писал, что у него отличная работа, пожалуй, не тяжелее, чем в поле, но не такая пыльная: «Все время на свежем океанском воздухе». Эти слова Костя написал несколько раз, стараясь ими подчеркнуть необычность, прелесть своей работы. Далее он сообщил, что качку переносит хорошо; на плавбазе, которая «такая огромная, как Дворец спорта в Минске», даже сильный шторм он просто не замечал. На боте, правда, другое дело, на боте будто на качелях. «Приятно, и только!»
Описывая свой коллектив, Костя особенное внимание уделил старшине Карповичу и его помощнику Сереге. Карпович поразил его душу своим ненаигранным спокойствием и справедливостью, а Серега — своей ученостью. Костя уверял жену, что Серега способен находить путь в море по звездам и по солнцу. С такими начальниками не страшно рыбачить. Единственный, кто из экипажа «семерки» не понравился Косте, это моторист Василий Иванович. Он охарактеризовал его словами «слабый человек».
В конце письма Костя дал Кате обстоятельные указания по хозяйству, главным из которых было — заколоть осенью кабанчика и купить «обормотам сынам» зимнюю одежду, потому что неизвестно, сможет ли он осенью прислать деньги. После крабовой путины, на которой он, конечно, заработает, он решил остаться на сайровую путину, затем на селедку. По сайра была делом не совсем верным, «на сайре бабы хорошо зарабатывают, а мужики не очень». Вот почему хозяйственный Костя упирал на кабанчика.