Океания. Остров бездельников
Шрифт:
Членам других команд и их болельщикам пришлось провести целую неделю на площадке, но никто не слышал от них ни единой жалобы. Стояла прекрасная погода, воды и пищи хватало, и люди в окружении друзей и родственников готовы были до бесконечности лежать в тени деревьев в ожидании прекрасной игры.
Эта способность спокойно и непритязательно относиться к потокам времени, омывающим окружающее пространство, приводила к тому, что островитяне никак не могли понять моего беспокойства, которое порой мне не удавалось сдерживать.
Однако мы аж сорок восемь часов ждем появления этого чертова судна. И вот уже новое утро встает. Но я по–прежнему сижу со своими вантоками — Джеффом и Марлен, а Смол Том с Хапи и Луки — сыновьями Толстяка — стерегут его у Кокенголо.
— Пойду пошлю радиограмму и попробую определить, где они находятся, — заявляю я, вставая.
Мы могли бы вернуться обратно в деревню, если судно по–прежнему пребывает на значительном расстоянии от берега. Я разворачиваюсь и направляюсь к дороге.
— Не волнуйся, Уилл. Может, он скоро появится. Так что мы подождем и посмотрим.
Смол Том машет рукой в сторону Кунду–Кунду — пары островов, расположенных на краю рифа, мимо которых должно пройти судно. Он сидит рядом с Хапи и Луки под гибискусом, колеблемым бризом и бросает камушки стайкам рыб, плавающих у их ног.
И то правда, спешить некуда. Судно приплывает в свое, удобное ему время, и я подтолкнуть его не могу. Поэтому растягиваюсь на песке у причала и смотрю на кокосовую пальму, которую Стивенсон называл «жирафой растительного мира, непривычной и чуждой глазу англичанина». Он явно никогда не бывал в Торки.
На самой верхушке два попугая выясняют семейные отношения. Трудно сказать, являются ли причиной конфликта давние противоречия или стычка вызвана сиюминутным недопониманием. В любом случае, они усаживаются на разные ветки и поворачиваются друг к другу спинами. И все же, несмотря на это увлекательное зрелище, через пять минут я вновь начинаю ерзать на месте и снова вскакиваю.
— Так, я иду к радио.
Смол Том сочувственно улыбается. Он явно сомневается в разумности этого, но и препятствовать моему порыву не будет.
— Не волнуйся, Уилл. Иди к радио.
— Ну, я пошел.
Муниципальная радиосвязь находится в помещении местного управления, которое расположено за банком. Я поднимаюсь по белоснежной лестнице вдоль веранды и открываю дверь с табличкой «Приемная». Там дама внушительных объемов с угрожающей яростью колотит по клавишам огромной пишущей машинки. Дойдя до конца строки, она свирепо отталкивает каретку влево и поднимает голову.
— Доброе утро! — резким голосом произносит она.
— Да, привет, доброе утро, не могу ли я воспользоваться радиопередатчиком? Мне надо связаться с «Маоаоа».
Название судна практически непроизносимо. Всякий раз пытаясь это сделать, я выгляжу как человек с выпадающими вставными челюстями.
Дама приподнимается и поспешно выходит из–за стола. Я выдыхаю и вжимаюсь в стену, когда она проплывает мимо меня в своем желто–оранжевом платье и открывает дверцы деревянного шкафа. На дверце висит зеркало, а на полке стоит древний тюбик с губной помадой и чистенький новенький радиопередатчик. Дама включает его, настраивает, извлекая из передатчика визги, напоминающие камеру пыток, и слегка поворачивает центральный диск. И мы тут же оказываемся в самом центре холостяцкой пирушки. Крики и смех переплетаются с разгульным пением и музыкой, с треском прорывающейся в эфир. Дама берет микрофон, уперев вторую руку в бок, и лающим голосом начинает отдавать распоряжения на пиджине.
И как по волшебству, юг Тихого океана окутывает гробовая тишина. Дама успокаивается, приглаживает перед зеркалом волосы и сладчайшим голосом начинает вызывать интересующее меня судно.
— Маоаоа, Маоаоа, Маоаоа, вызывает местное управление. Откликнитесь.
Тишина.
Я беззвучно повторяю за ней название судна, пока она не замечает это в зеркале. На ее лице появляется хмурое выражение, и я поспешно раздвигаю губы в нейтральной улыбке.
— Маоаоа, Маоаоа, Маоаоа, вызывает местное управление. Откликнитесь.
Тишина.
Оскорбленная отсутствием ответа, дама теряет самообладание и разражается целым потоком обвинений. Я вздрагиваю, когда она, совершая хватательные движения рукой, сообщает, что сделает со шкипером, если тот не ответит сию минуту.
Гнетущая тишина.
Дама закидывает микрофон обратно в шкаф и захлопывает дверцу.
— На судне никого.
Я ныряю в сторону, когда она вновь проходит мимо. Дама молча начинает колотить по клавишам, а я бормочу слова благодарности и исчезаю за дверью.
Вернувшись на пристань, вижу, что Смол Том и все спят. «Хороши наблюдатели», — сварливо думаю я и, устроившись под деревом, наблюдаю за «Марией Челестой». Однако выясняется, что эпизод с радиосвязью потребовал от меня гораздо больше эмоциональных сил, чем показалось, и вскоре глаза у меня начинают слипаться. А еще через несколько минут, несмотря на титаническую борьбу со сном, я уже крепко сплю.
По прошествии некоторого времени меня будят птицы, которые, похоже, достигли какого–то компромисса и теперь болтают без умолку. Далеко вдали я различаю грузовое деревянное судно зеленого цвета, называется оно «Моувоу» или «Моуервоуер» — я видел, как его грузили на причале в Хониаре. На синей глади моря оно выглядит потрясающе. Я поворачиваюсь на бок и вновь соскальзываю в объятия Леты — по крайней мере, мне кажется, что ее зовут именно так.
— Том! Луки! Хапи! Вот он! Просыпайтесь! Корабль! Он подплывает! — кричу я, резко просыпаясь и испытывая чувство тошнотворной дезориентации, которая всегда меня посещает, когда я понимаю, что не должен был спать. Я уже не раз переживал подобное ощущение, сидя за рулем собственной машины или в экзаменационной аудитории.
— А? — Все трое одновременно садятся и открывают глаза.
Но я уже лечу к пристани. Троица догоняет меня уже на самом краю причала, и мы все вчетвером замираем, глядя на то, как судно, неторопливо пыхтя, движется по спокойным водам. Наша собственная лодка, застеленная пластикатом, чтобы уберечь мешки с кормом от протечек, уже готова.