Океания. Остров бездельников
Шрифт:
Эти ножи использовались не только для обрубания ветвей и повала деревьев, ими пололи огороды, выкапывали коренья, расщепляли скорлупу кокосовых орехов, вырезали весла и трости и, что немаловажно, рубили вездесущий, черный как смоль табак.
Нам оставалось лишь отмерить необходимые размеры и расставить по углам шесты.
Я безуспешно пытаюсь высвободить лезвие ножа, взятого у старшего брата Стэнли Варнавы, из ствола, где оно крепко застряло. При этом смущенно улыбаюсь, похлопываю по деревянной рукоятке ножа, чтобы Варнава знал, где его нож, и отправляюсь размерять шагами участок. С помощью мотка проволоки, случайно оказавшегося в моем рюкзаке, и пары полузабытых формул, которые вполне годятся для вычисления площади сферы, мы пытаемся разметить квадрат на плоскости. Однако нам это никак не удается. У нас получаются все виды параллелограммов, но только не прямоугольник, а учитывая довольно большую группу наблюдателей, у меня появляется чувство, что нас омывают волны нестерпимого жара.
И все же после того, как мы снова вытаскиваем все маркеры, я сажусь на корточки, прищуриваю глаз, высовываю язык и поднимаю вверх большой палец, — всё, к моему невероятному облегчению, встает на место.
Генри и его напарники, способные поспорить ростом с Гаргантюа, снова втыкают в землю шесты и закрепляют на них стропила. Женщины, болтая и пересмеиваясь, сшивают секции лиственного покрытия, которые по мере готовности передаются наверх. Дети разворачивают рулоны сетки, а Смол Том прибивает ее U–образными креплениями, которые были приобретены у Гарольда. Потом мы поднимаем и закрепляем на кровле панели. И тут нам доставляют деревянную дверь на петлях.
Это впечатляющая крепкая конструкция, и я с удовлетворенным видом отступаю назад, сложив руки на груди.
Однако времени на самодовольство у меня нет, поскольку надо готовиться к прибытию новых обитателей. После долгого периода ожидания время внезапно начинает бежать с невероятной скоростью. Впрочем, такие перемены меня уже не удивляют.
Толстые, оливкового цвета бамбуковые стволы расколоты надвое и наполнены водой. Земля подметена. Невинный установил расколотые половинки кокосовых орехов, наполненные кормом, на маленьких горках песка, так что они стали походить на разрезанные пополам мячи для регби. Итак, всё и вся готово. Почти.
На рассвете мы сели в каноэ и отправились к аэропорту. Многие хотели поприветствовать пришельцев, однако мест оказалось меньше, чем претендентов на них. Лута как глава селения выбирает себя, Маленького Джона и Маленького Джорджа, которые должны выполнять функции моих телохранителей, ну и меня — инициатора всего этого переполоха и человека, которому предстоит теперь возглавить комитет по встрече.
Со стороны Мунды в полосе рифа располагалась глубокая выемка, которой мы пользовались, когда требовалось сократить путь. Этот узкий фарватер, тянувшийся вдоль выступа ромбовидного острова, был настолько мелким, что лишь с помощью весел или длинного шеста удавалось протолкнуть каноэ между мертвых кораллов, в которых обитали лишь безопасные слизняки и личинки, похожие на склизкую, полуразложившуюся люфу. Небезынтересно, что, получив французское название ^eche de mer (морской огурец), они тут же резко поднялись в цене на рыбных рынках Востока.
Лута хорошо знал все особенности фарватера, что нам было на руку, так как в бурную погоду лодку могло выбросить на камни прибрежными волнами или вынести на гребень рифа. Однако в это утро подобных угроз нет — поверхность воды ровная как стекло, отлив настолько сильный, что, едва пересекая открытое пространство и достигая рифа, мы садимся на мель. Пытаясь продвинуть лодку вперед и снять ее таким образом с рифа, мы начинаем ерзать на своих сиденьях. Однако это ни к чему не приводит. И все вылезают из лодки, оказываясь по щиколотку в теплой, словно кипяченой воде. Я стаскиваю с себя кожаные туфли и тоже выбираюсь наружу, однако мои нежные ступни не приспособлены для перемещения по острым кораллам, к тому же я то и дело наступаю на этих отвратительных слизняков. Я охаю и ахаю при каждом шаге, и Лута предлагает мне — как руководителю операции — забраться обратно в каноэ. Что ж, вынужден стыдливо согласиться на его предложение. Хотя в один из моментов моим спутникам приходится поднять каноэ со всем его содержимым и пронести его несколько шагов на собственных плечах.
Наконец мы пересекаем пролив и прибываем на взлетную полосу. Устраиваемся в тени навеса и начинаем предаваться любимому времяпрепровождению местного населения — болтовне и ожиданию. Не проходит и нескольких минут, как до нас доносится гул самолета. Мы вскакиваем, когда он проскальзывает мимо слева направо, на мгновенье исчезает за деревьями и, развернувшись, вновь подкатывает к нам. Пропеллеры останавливаются, и выскочивший из кабины пилот открывает дверцу для пассажиров. Затем он обходит самолет сзади, поворачивает треугольную ручку багажного отделения и поднимает дверцу. Я не могу поверить в то, что там находятся цыплята, и мы все замираем от ужаса.
По выгруженному контейнеру, испуганно пища, мечутся несколько десятков маленьких желтых очаровательных шариков. А посередине восседает пойманный на месте преступления черный кот с прилипшими к пасти желтыми перышками.
Выясняется, что эксцентричному немцу Георгу, который жил в обществе транзисторов на Ирири, надоело еженощно слушать кошачьи концерты, когда он ждал передачу «В обеденный час» на радио Дортмунда. Потому в поисках тишины Георг отправил своего кота в картонной коробке в Хониару, чтобы его там кастрировали. На обратном пути, изголодавшийся на больничном корме кот, которому больше нечем было занять свое воображение, обнаружил к своему вящему удовольствию, что его поместили над огромным ящиком с куриными деликатесами. Несмотря на свои швы, он принялся энергично скрести коробку, и в конечном итоге ему удалось выбраться наружу. Сдвинув крышку контейнера с деликатесами, он занырнул внутрь.
Первый цыпленок выпадает из контейнера и врезается головой в гудроновое покрытие. С несколько ошарашенным видом он поднимается и ковыляет прочь. Прооперированный бедняга, сообразив, что в этом году ему не удастся получить ежегодный приз «Лучшего кота Мунды», бежит в противоположном направлении, преследуемый своим хозяином.
— Komm zur"uck, Schatzi! Пожалуйста! Котик, вернись!
Мы бросаемся к контейнеру. К счастью, внизу он не поврежден. Я вручаю его Луте, а сам в сопровождении пары пацанов начинаю собирать разбегающихся цыплят и как можно осторожнее водворять их на место. Всякий раз, когда мы приподнимаем крышку, изнутри выскакивает еще несколько штук, улепетывающих в разных направлениях и болтающих головами из стороны в сторону, как персонажи мультфильма. Наконец нам удается собрать их всех, и мы, плотно закрыв крышку, проталкиваемся через собравшуюся толпу. Смех и улюлюканье преследуют нас, когда мы поспешно ретируемся к своему каноэ.
К счастью, начинается прилив, так что мы благополучно минуем риф. Когда мы входим в залив, на берегу уже стоят все жители деревни. Мальчуганы подхватывают драгоценные ящики и несут их в курятник.
— Так, — обращаюсь я на пиджине к собравшимся и, памятуя о своем преподавательском опыте, выдерживаю паузу, привлекая внимание. — Я не хочу, чтобы малышня бегала по курятнику. Они перепугают всех кокорако. (Которые и без того уже перепуганы до смерти.) Поэтому в ближайшие дни вы не должны…
Договорить мне не дают; до меня доносится топот босых пяток, удаляющихся по направлению к курятнику. И вскоре я остаюсь один–одинешенек, а потом присоединяюсь к большинству.
Вечером за карточным столом утренняя история обрастает новыми подробностями. Всем не терпится услышать, как было дело. Кормящие матери, не отрывая младенцев от груди, закидывают головы и хохочут, слушая, как от нас улепетывал кот и как мы ловили разбегающихся цыплят.
Позднее появляются Маленькие Джон и Джордж со своими факелами. Оба несут под мышками матрацы, набросив на плечи простыни. Я спрашиваю, куда они направляются.