Окно (сборник)
Шрифт:
— И дальше что?
— Все.
— Бред какой-то.
— А хочешь знать, какой был шар? — наклоняясь к Мокшину, спросил водитель и подмигнул.
— Ну?
— Лапезовый.
— Чего?
— Пусиный, говорю, гутяевый.
— Гутяевый, значит? — громко спросил Мокшин и взял водителя за плечо. Будем, значит, ребята, врать направо и налево?
— Ты на меня собак не вешай, — водитель убрал руку Мокшина и поднялся, — правда — дело святое. Правды и Мамай не съел, слыхал поговорку? Правда это правда. А есть еще… милосердие называется. Красиво? Мило-сердие…
Очень
19
Дождя здесь не было. Четкой линией горизонт отделил землю от бледнеющего вечернего неба. Трамвай шел к горизонту.
Горизонт приближался. Когда до него осталось всего каких-нибудь сто метров, вагон резко затормозил и все двери открылись. Мокшин вышел, разминая затекшее тело. Уже начинало темнеть. Трамвай стоял, передние колеса его зарылись в грязь. Пахло полынью, хотя ни единого стебелька нигде не было видно. Ни травинки.
Потоптавшись у вагона, Мокшин неуверенно двинулся вперед, к горизонту.
Из-под обрыва потягивало холодом. В черной глубине, посвечивая, не торопясь проплывали созвездия. Двигался, разворачиваясь, сносимый течением ковш Большой Медведицы. Легкая и плоская, как фанерка, скользнула луна. Мелкая россыпь блестящих звезд рыбачьим косяком промчалась мимо.
Мокшин поднял голову. Небо над ним было по-весеннему высоким и светлым, с неяркими внимательными звездами.
«Небеса», — подумал он и хотел иронически усмехнуться, но усмешки не получилось.
Небо светилось над его головой и впереди. И слева, где слабо мерцали городские огни. И справа, и за спиной. Везде.
Озеро
— Да, ну и что? Я превратил его в озеро, — сказал Фамильев и аккуратно отряхнул пепел в деревянного лебедя с дыркой вместо спины. — Ну и что? Во что хочу, в то, между прочим, и превращаю.
— Да что он вам сделал?!
— Надоел. Обыкновенно опостылел. Одно его занудство… да что там, и говорить-то о нем неохота.
— Неправда! Вы придираетесь! Я его люблю!
— А я-то при чем?.. И какие же вы все, девки, дуры. Он на нее плюет, а она его — нате! — любит…
— Я прошу вас!
— Напрасно унижаешь себя, ты — девушка. Тем более помочь тебе я все равно не могу: его уже нанесли на карту. Какие вы все, молодые, глупые…
— Ну и что же, что нанесли? Пусть озеро так и будет, а его верните.
— …и, к тому же, безграмотные. Простых законов природы и тех не знаете. Ни-что — поняла? — не исчезает и не возникает! Ясно? А только переходит из одного вида в другой. Из одного — в другой! Из одно…
— Да я жить без него не могу! Понимаете вы это?!
— Из одного, говорю, — в другой. Не понимаю. Главное дело — «верните». Ишь! А озеро? Его на карту нанесли, и это для меня большая честь.
— Сделайте же хоть что-нибудь!
— А чего ты, собственно, так стараешься? Ты-то ведь ему не нужна, насколько мне известно? Он, когда здесь еще
— Да не надо мне от него ничего!
— Ну вот. Теперь еще, понимаешь… сырость мне будете в кабинете разводить. Я… вот что, скажу тебе адрес. Поедешь, посмотришь… водоем. Гарантирую, ему там хорошо, даже прекрасно.
— Куда ехать?
Фамильев оторвал вчерашний листок перекидного календаря, взял ручку и задумался. Потом быстро написал несколько строк и протянул листок девушке.
— Зачем вы мне — широту и долготу? С какого вокзала?
— С Московского. До Любани, а там — автобусом. А координаты — это я так. Просто приятно. Научно.
Озеро было похоже на глаз. Черное, продолговатое, чуть выпуклое, в низких болотистых берегах.
«Как здесь уныло», — думала девушка, пробираясь к берегу босиком, с туфлями в руках. Мох покачивался, прогибался под ногами, и в следах сразу выступала ржавая вода.
«Провалишься — никогда не найдут. Ну и пусть. Господи, как тоскливо, ни птиц, ни деревьев. Разве это деревья? Хлыстики какие-то!»
Вода казалась слепой: ни дна, ни водорослей. Только отражения серых, клокастых туч, осенних и тяжелых, мрачно плыли по поверхности.
— Дождь будет, — прошептала девушка, глядя на эти отражения. Она подняла голову. Синее, ярко-синее небо усмехалось ей с высоты. Тучи в озере сделались черными, отражение молнии вспыхнуло на воде и погасло, а вода съежилась и пошла кругами, точно от проливного дождя. Небо по-прежнему оставалось синим и ясным.
Она спустилась с берега к воде и тотчас провалилась по колено в топкую трясину. Завернувшись крутыми лобастыми волнами, вода начала отступать, обнажая илистое дно.
— Куда ты? Это же я! Куда ты?!
Вода отступала. Волны жались к противоположному берегу, сталкиваясь, пенясь и вздрагивая, голое дно щерилось на нее черными корягами, скрюченными безлистными ветками, скалило обломки сгнившего пня.
— Ну, как хочешь, я уйду. Я ухожу, видишь? Только успокойся — я ухожу.
Она выбралась на берег, оцарапав ногу. Все еще вздрагивая и волнуясь, озеро утихало. Вот оно заняло свои берега, снова сделалось гладким, и опять поползли по нему отражения черных туч.
— Ну, убедилась? — буркнул Фамильев. — Судя по твоим глазам, любимый принял тебя без восторга.
— Он совсем один, кругом это болото. Он не видит даже неба, только какие-то страшные облака, которых нет.
— Да ему где угодно будет одно болото и эти… Доброе слово он сказал когда хоть кому-нибудь?
— Я прошу вас!
— Из одного вида — в другой. И не иначе.
— Зачем вы издеваетесь?
— Но-но! Без болтовни. Я — начальник, это моя профессия. А ты хочешь, чтобы я… тьфу!.. творил добрые дела. Добрые ли еще… Я давно заметил, что у современной молодежи совершенно отсутствует представление о логике. Вот и он, этот, твой… Теперь он, видите ли, смотрит на какие-то облака, которых нет. Стало быть, я был прав. Мы, начальники, больше всего ценим логику и здравый смысл.