Око Марены
Шрифт:
Учеба же день ото дня становилась все интереснее и интереснее. На втором месяце их вместе с четырьмя другими сотнями стали учить, как супротив вражьей конницы оборону держать, как для них препятствие прорывать – не волчьи ямы, а длинные глубокие канавки. Как не робеть, как перестраиваться, если враг в кольцо зажмет, как всем строем разом по команде «Бронь» неуязвимым для врагов стать, прикрывшись наглухо своими щитами от вражьих стрел, как…
Словом, много чего познал Любим. К концу второго месяца он лишь удивлялся, вспоминая со стыдом себя и каким недотепой в первые дни казался Пелею. Десяток, в который он входил, был ныне лучшим во всей полусотне, а та, в свою очередь, как доверительно сказал сам Пелей, постепенно выходила в первые в сотне угрюмого Позвизда, который на самом деле оказался не очень-то и вредным.
Мрачность же его объяснялась лютой печалью, которая терзала сотника с того самого дня, как его самобрат [58] погиб в мордовских лесах этим летом. После этого рассказа Пелея о сотнике целый день все ходили угрюмые и молчаливые, а вечером Гуней принялся поджучивать тихого Мокшу, допытываясь, почто его родичи так подло с братом Позвизда поступили.
Тот долго не отвечал Гунею. Однако задира не унимался и продолжал допытываться, все весомее толкая Мокшу в плечо и брызжа слюной. Любим хотел уж было вмешаться, потому что чуял, что сейчас парень полезет в драку. И добро было бы, если б он Гунейку противного отколотил, но, будучи послабее, скорее всего, получится наоборот.
58
Самобрат – родной брат (ст.-слав.).
Любим уже и с места было привстал и шаг шагнул, но больше ничего не успел. Гуней неосторожно прошелся еще раз по внешности матери Мокши, и в тихого парня словно черт вселился. Спустя миг клубок из двух тел покатился по изрядно притоптанной земле, которую последнюю неделю чуть ли не через день поливал сырой снег вперемешку с дождем.
О том, чтобы разогнать их, нечего было и думать. Отчаяние поначалу помогало Мокше, но затем более сильный Гуней стал одолевать, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Пелей. Любим никогда бы не подумал, что их невысокий полусотник столь силен, а тут… Не успел никто опомниться, как Пелей уже развел их в стороны, крепко ухватив за грудки и не давая сблизиться для продолжения драки.
Расспросы поначалу ничего не давали – Мокша вовсе молчал, а Гуней говорил лишь, что он ни в чем не виноват, потому как первым драку не начинал. Лишь спустя некоторое время полусотник все-таки выяснил, что именно предшествовало столь страстному мордобитию, и немедленно приказал подошедшему к месту происшествия Прокуде созвать всю полусотню. Чтобы было посветлее, принесли несколько факелов, и при их мечущемся пламени, яростно шатаемому из стороны в сторону порывами студеного ноябрьского ветра, белый от ярости Пелей с сурово поджатыми губами вызвал из строя Мокшу и Гунея.
Поначалу он кратко рассказал, какой дружной семьей должны быть все вои у князя, потому как в бою, возможно, одному ратнику – палец полусотника назидательно уткнулся в Мокшу – придется защищать спину другого ратника – и он указал на Гунея.
– Мыслю я, что это будет плохая защита, – мрачно заключил он. – Гоже ли сие?
Мокша вскинул было понурую голову, желая что-то сказать, но потом сник и вновь медленно опустил ее.
– Вина завсегда на обоих лежит, – продолжалПелей, – но на том, кто свару учинил, она неизмеримо больше.
При этих словах Гуней приободрился, а Мокша вновь поднял было голову, но только зло сплюнул кровь, сочащуюся из разбитой губы, и вновь промолчал, опять хмуро уставившись в раскисшую землю.
– За бой оный, учиненный двумя резвыми молодцами, каждый из них нонешнюю ночь отработает исправно. Это одно. Однако, как я и сказал, натом, кто учал оное, тройная вина. Стало быть, тебе… Гуней, еще три ночи надлежит потрудиться.
Удивленный Гуней не успел открыть рот в свое оправдание, как Пелей тут же рявкнул:
– Ты своим языком поганым уже изрядно поработал, так что прикуси его, покамест я речь веду. А вам всем, – обратился он к строю, – запомнить накрепко надлежит. Един крест на нас всех христианский, единому князю мы все служим, единую родину защищать будем. Стало быть, и сами мы едины должны быть. И нет среди ратников князя Константина ни мордвы лесной, ни вятича косопузого, ни мери немытой, ни мещеры болотной, ни половца вонючего. Нет и никогда не будет. А есть лишь славные вои, будущие заступники земли русской, коим всем, как один, и в сече лютой биться, а ежели нужда придет, так и живота лишиться, но с поля ратного не сойти и ни на пядь [59] не отступить. А кто иначе мыслит, тому в рядах наших места нету, и ежели есть такой, пусть сразу ко мне выйдет, я ему дорогу прочь укажу.
59
Пядь – расстояние между концами вытянутых большого и указательного пальцев руки. Была равна примерно 19 см. Помимо простой, или малой, пяди использовались также большая пядь (расстояние между концами вытянутых большого и среднего пальцев или мизинца), которая составляла около 22-23 см, и пядь с кувырком (малая пядь плюс два или три сустава указательного пальца). В ней было где-то 27 см.
Строй молчал. Желающих выйти не оказалось, хотя Любим точно знал – окажись рядом с Гунеем еще два-три парня из Березовки, то они тоже подсобили бы как следует Мокшу задеть.
– О родичах же ратника, особливо о матери, ежели от кого худое слово услышу токмо, выгоню из полусотни в тот же час, ибо ее не выбирают и святее ничего у каждого из вас нет. Они да еще земля русская – вот и все наше богатство, которого никому отнять мы не позволим.
Большая часть тех слов, что Пелей говорил, была не совсем его. Гуней просто не знал, как ему дико не свезло, что разбором их драки занимался именно полусотник. А дело заключалось в том, что родители самого Пелея тоже были издалека. Их привели в Рязань еще лет тридцать назад, полонив в дремучих лесах, охватывающих весь левый берег Оки. Оба они были из финно-угорского племени мещеры.
Пелея, взятого всего полгода назад в дружину за стремительность и удивительную силу, тоже поначалу изрядно поддевали некоторые шутники. Прекратилось это совсем недавно, ранней осенью, когда Пелей не выдержал одну из достаточно злых шуточек в адрес родителей и чуть не задушил обидчика. А потом все было, как и сегодня.
Точно так же горели поздним вечером факелы, разве что свет их был поярче, да погода потеплее и крупные снежинки не носились в воздухе, как ныне, подобно диковинным белым бабочкам.
И так же застыл в неподвижности строй суровых дружинников, который виделся Пелею из-за подступивших очень близко к глазам слез каким-то темным мрачным пятном. Только тогда он молчал, а говорил, четко и внятно чеканя каждое слово, их воевода Вячеслав, совсем молоденький отрок, за которого тем не менее каждый из дружинников был готов в огонь и в воду. Стоял он между двумя драчунами: Пелеем и полузадушенным Феофаном, всегда веселым и задиристым, а ныне непривычно хмурым и угрюмо потупившим голову…