Око Марены

Елманов Валерий Иванович

В изобилии лежали у торговца и платки нарядные всевозможных цветов, и колты, заманчиво поблескивающие еле видимой золотой нитью, витиевато сплетенной в замысловатый узор, и очелье с красивыми аграфами [96] , нарядно сверкающими от малейшего лучика скупого до ласки декабрьского солнышка.

От самого дорогого, с золотом да каменьями, Любим отошел сразу, тяжело вздохнув и успокоив себя мыслью, что когда-нибудь вернется, коли сама берегиня ему пообещала привольную жизнь в роскошном тереме в стольной Рязани. Но были там товары и подешевле, хотя и стоившие все равно достаточно дорого. Он выбрал для деда красивые зарукавья [97] , для бабки – нарядный расшитый повойник [98]

вместе с убрусом [99] , а для Смарагды и Берестяницы – по венцу [100] . Потом посчитал мысленно, во сколько это ему обойдется, и пришел к выводу, что сможет приобрести только половину. Цельную гривну с добрым десятком кун в придачу ему ныне не заплатить.

96

Очелье с аграфами – женский головной праздничный убор. Сами аграфы представляли собой трехбусинные полукольца, часто изготовляемые из драгоценных металлов.

97

Зарукавья – прототип будущих манжет, вышитые куски дорогой ткани (ст.-слав.).

98

Повойник – плотно прилегающий чепец, который носили незамужние женщины (ст.-слав.).

99

Убрус – платок, который носили поверх повойника (ст.-слав.).

100

Венец – обруч из кожи или бересты, обтянутый дорогой тканью (ст.-слав.).

Но тут его внимание привлекли игривые мысли купца, который откровенно млел, глядя на миловидную горожанку, стоящую чуть поодаль от Любима. Ратник даже раскраснелся от тех поз, которые живописало мысленное воображение купца. На воина торгаш не обращал ни малейшего внимания, справедливо считая, что пеший ополченец – это не дружинник, и если в его калите не свистит ветер, так то лишь по причине отсутствия самой калиты.

Женщина, скромно выбирающая для себя нарядную рубаху [101] , как уловил Любим, будучи вдовой и тяжело перенося вынужденное воздержание, сама была бы не против и отнюдь не отвергла бы притязания дородного, но в самом соку мужика. «Ну, скоро он, что ли, начнет-то? – бродила у нее в голове нетерпеливая мысль. – Иззябла совсем. Видать, и ноне ужо не насмелится. Завтра, что ли, подойти, когда у лавки не так много покупателей будет?»

101

Рубаха – основная одежда в ту пору как у мужчин, так и у женщин. У последних она отличалась тем, что была более длинной и доходила почти до ступней. Богатые горожанки носили их по две: исподнюю и верхнюю, которая шилась из дорогих тканей.

Она недовольно оглянулась на Любима, как на возможную помеху в сорвавшейся затее, и раздраженно заявила купцу:

– Не баской товар у тебя. Так, лежит себе, а в душу не глядит. На днях загляну, можа ишшо чем порадуешь.

С тем и ушла. Купец долго смотрел ей вслед, досадуя на свою нерешительность, после чего обратился к ратнику:

– Ежели все, что присмотрел, возьмешь, то с пяток кун скину. А хошь, за гривну все отдам?

– Мешаю? – осведомился Любим.

Купец замялся, а ратник равнодушным тоном продолжил:

– Оно, конечно, тут и торг не в торг, коли совсем иные думы в голове блукают.

– А тебе ведомы мои думы? – недовольно осведомился купец, который и впрямь был далек мыслями и от своего товара, и от гривен, и от возможной прибыли.

– У нашего князя Константина, – пояснил Любим, – кажный ратник не токмо мечом махать да из лука стрелять обучен. Ведомо многим из нас, кто не ленился тайное знание постигать, и ведовство, и приворот, и прочая мудреность. Хошь, поведаю, на что у тебя думы греховные в пост устремлены?

И такая уверенность была в этом вопросе, что купец засмеялся,

не желая открытого обнародования своего блудодейства, пусть пока лишь в мыслях, предложив вместо этого Любиму сказать, что, к примеру, думала только что отошедшая от его прилавка женщина.

Ратник поначалу решил было ответить откровенно, но затем тут же передумал и поступил чуточку иначе.

– А давай я еще лучше сделаю. Сотворю так, что завтра она сызнова к тебе подойдет, – предложил он, щедро пообещав: – И не токмо подойдет, но и, ежели ты посмелее малость будешь, согласится на все, что ты ей ни предложишь.

– Неужто и впрямь сумеешь? – изумленно воззрился на Любима распалившийся похотью купец.

– А то, – последовал горделивый ответ воина. – Я еще и не такое могу.

– А взамен что? – тут же поинтересовался купец.

– Да вот все, что я выбрал, отдай, – но заметив, как сразу посуровел лик торговца, торопливо добавил: – Вовсе задарма – негоже доброго человека разорять, а за полгривны ежели отдашь, так ты сам лишь малый убыток понесешь.

«А ведь и впрямь вой речет, – мелькнула мысль купца, эхом отозвавшаяся в голове ратника. – Ну с десяток кун, не более, я на этом потеряю, зато… Погоди, да не лжу ли, ловко скрученну, ентот молодец мне туту навертел?» Купец подозрительно уставился на Любима, лихорадочно размышляя, как ему лучше поступить.

– Да ты не боись, – уверенно заявил ратник. – Ну, потеряешь ты с десяток кун, ежели я брехуном окажусь. Тебе с того тьфу, да и только. Зато ежели сполню обещанное, то за оное и гривны ведь не пожалел бы, а?

Почти дословно повторенная Любимом вслух мысль купца о ничтожной потере, да еще с конкретным указанием точной суммы, окончательно убедила торгаша в том, что есть смысл рискнуть, и он, отчаянно тряхнув головой, заявил:

– Забирай все, на что глаз положил. Но чтоб без обману.

– Обмана не будет, – ответил довольный Любим, бережно заворачивая в тряпицу облюбованные товары, и перед уходом еще раз посоветовал торговцу: – Но гляди. Сам посмелее будь, а то все мое ведовство попусту разлетится.

А еще через пару недель ратник уже научился усилием воли как бы гасить звуки и голоса из числа ненужных, добившись того, чтобы звучала в его ушах четко и отчетливо лишь мысль человека, на кого смотрит сам Любим и кого он хотел бы услышать. Остальные же доносились до него приглушенным шепотом, почти не досаждая хозяину чудесного дара.

К тому времени новоявленный телепат стал сначала помощником десятника, подменяя Прокуду в случае его отлучек, а затем и десятником, но не у своих березовских парней, а тех, что были собраны из деревень близ Переяславля-Рязанского.

Его сметливость и расторопность и без того импонировали Пелею. Умение же Любима угадать невысказанные пожелания полусотника послужило как бы изрядным довеском ко всему перечисленному. Когда рать из Переяславля-Рязанского, собрав в себя зарайцев, ростиславцев и прончан числом около полутора тысяч, вышла в дорогу, держа путь на Коломну, Любим уже ходил в помощниках своего полусотника, командовавшего на самом деле не пятью десятками, а почти полутысячей воев.

К сожалению, как потом понял Любим, уже отходя от горячки яростного боя, новички еще не до конца постигли все необходимые азы ратной науки, иначе потери, и без того малые, были бы еще меньше. В той же полутысяче Пелея, например, после сечи у Коломны целыми остались едва ли половина, и хотя погибших насчитывалось всего полтора десятка, но добрая сотня имела серьезные ранения, которых могло б не быть вовсе, если бы им дали еще пару месяцев на обучение.

К тому времени Любим уже отчетливо сознавал, что все те радужные мечты о героических битвах и победных сражениях были не более как воздушным пузырем из бычьих кишок, красивым лишь издали и столь же хлипким при ближайшем рассмотрении. На самом деле ратная служба состояла в большей своей части из утомительной учебы до седьмого пота, к которым добавлялись изнуряющие пешие переходы, жестокие недосыпы, стоптанные сапоги и прелые портянки, а все желания сводились к горячей вечерней похлебке и спокойной, без наряда в сторожу, ночной передышке. И мечталось через неделю-другую такой жизни не о победном сражении, не о добыче, а о славной русской баньке с березовым веничком, после чего можно было бы надеть чистую, вкусно пахнущую белую рубаху и завалиться на духмяном сеновале…