Око Марены
Шрифт:
– А это откуда же? – шепнул он, не прикасаясь (кощунство!), а лишь поднося палец поближе и указывая им на шрамики.
– То крови моей путник усталый отведал, – спокойно пояснила она. – Да он с умом – бережно. Ежели бы чуток поболе времени было, то ты бы и вовсе их не заприметил. На мне хорошо все затягивается, – похвалилась она и лукаво поинтересовалась: – А в жены меня ты взял бы?
– Такую красоту не в нашем селище держать надобно, – покачал головой восхищенный девушкой Любим. – Тебя бы в град стольный, в терем княжий.
– Ишь ты, вывернулся, – хмыкнула
– Согласен, – кивнул тоже заулыбавшийся ратник. – Как терем в Рязани стольной срублю да деда с бабкой туда перевезу, сразу к тебе и примчусь.
– Смотри, я ждать буду, – предупредила девушка. – Но гляди, чтоб, окромя бабки с дедом, никого более не позвал. А то знаю я вас.
Почему-то Любиму тут же вспомнилась Берестяница, грустно глядевшая на него при расставании и не отводящая глаз все время, пока они нетерпеливо топтались возле двора тиуна. Будто ожидала, что скажет ей Любим при расставании что-то обнадеживающее…
И так печально стояла она, зябко обхватив саму себя полными крепкими руками с большими, не по-девичьи широкими натруженными ладонями, что будущий воин не удержался и помахал ей на прощание рукой. Словно давал понять – не напрасно это ее ожидание. Всего один жест он и позволил себе, но девушке для радости и его хватило. И еще долго-долго стояла она, махая в ответ рукой, даже когда последний из березовских парней давным-давно скрылся за крутым косогором.
– Вот, вот, – посуровела лицом берегиня. – А то ишь, имечко себе выбрала. Прямо как мы.
– А ты что же, – опешил Любим, поняв, кого именно имеет в виду девушка, – у всех людей мысли можешь читать?
– Да нет, – пожала она в ответ плечами. – Коли с открытой душой человек, то ажио на десяток-другой ваших саженей услыхать могу. А ежели таится, лишь с двух-трех разберу, чего у него там в голове шевелится. Такие же, как ты, – вовсе редкость. Думаешь, не ведаю я, како ты сестрицу мою от смерти лютой спас. Малой ведь был вовсе, ан возмог придумать.
– А она тоже такая, как ты? – поинтересовался ратник.
– Да мы все схожи, – вновь пожала она плечами. – Чай, сестры. Токмо она постарше малость, вот и вся отличка.
– А зовут тебя как? – не унимался Любим.
– И имечко у нас всех единое. Берегини мы.
– И иного нет? – разочаровался ратник.
– Ну, ежели тебе так уж захотелось, называй меня, – она на секунду задумалась, но тут же нашлась, весело тряхнув тяжелой головой своих густых волос: – Берестянкой. Звучит похоже, да токмо я, самую малость, потощее. Потому и имечко пускай похудее будет. Ладно ли я придумала? – сверкнула она лукаво зелеными глазищами.
Любим молча кивнул в ответ, не собираясь перечить своенравному лесному созданию. Довольная его послушанием берегиня зябко поежилась и пожаловалась: – Ноженьки-то мои и вовсе застыли. Замерзла я тут с тобой на морозе стоя.
– Так давай я спою тебе, как обещал,
Берегиня только рассмеялась звонко и пояснила:
– Мы ложимся лишь один раз, когда у нас жизнь заканчивается. Ну да ладно, я не осерчала. А ты глаза открывай да начинай свои песни. Токмо про листву не забудь. Люблю я, когда она шелестит. Дар же мой береги и помни: ежели ты хоть един раз крови из тела сестер моих напьешься, то сгинет он, как и не было его вовсе.
– А что за дар? – слегка испуганно спросил ратник.
– Узнаешь, – вновь улыбнулась Берестянка. – Скоро узнаешь. Уже ранним утром, едва все гляделки свои продерут от сна, как ты вмиг все и поймешь.
Берегиня сдержала слово. Ратник понял это, едва подошедший к их костру Пелей приказал будить остальных воев. Как только Любим растолкал свой десяток, гул голосов заполнил всю его голову без остатка. Совсем по-щенячьи что-то поскуливал недовольный Хима, бухтел что-то невразумительное, но злое мрачный Гуней, грустно тосковал о том, что в очередной раз не удалось вволю поспать, не пробудившийся толком Желанко…
И так они наперебой ворчали, кряхтели и ругались, но никто почти ни разу не разжал рта, чтобы произнести хоть слово. «Вот это дар, – крякнул Любим. – И что же мне с ним дальше делать? Я ведь так долго не протяну».
Он с тоской покосился на лесок, где совсем рядом, близ самой опушки, спала крепким сном берегиня, наделившая человека таким интересным и, как сразу выяснилось, изрядно шумным даром. Спасения оттуда ждать не приходилось. О том, чтобы разбудить лесную красавицу, нечего было и думать. «Придется мне с этим до весны мучаться, – вздохнул ратник. – Дождусь, когда она проснется, тогда уж приеду, упрошу, чтоб забрала назад. На кой оно мне. Одно беспокойство».
Однако спустя несколько дней первоначальное мнение о чудном подарке стало постепенно меняться в лучшую сторону. Началось все с того случая, когда Пелей, построив как-то вечером всех ратников, начал в уме решать, кого из них назначить на очередное ночное дежурство.
«Надо бы Гунея. Давно я его не ставил, – отчетливо прозвучал его голос в голове избранника берегини. – Но у него, поди, еще рука не зажила. Тогда Любима, что ли? Вой добрый, ко всякому делу сурьезно подходит. А то, что не в очередь, не беда. На то она и служба ратная».
Но не успел он додумать это до конца, как Любим сам подал голос, громко спросив Гунея, стоящего поблизости:
– Длань-то как твоя, зажила ли?
Тот, ничего не подозревая, бодро откликнулся:
– Да на мне что хошь, яко на собаке. Я уже и перевязь снял давно.
«Ага, – вновь зазвучал голос Пелея в голове Любима. – Стало быть, мы тебя, голубок, и поставим ноне в дозор…»
Прошла пара недель, и дар берегини вновь пригодился. Получив в качестве аванса полугривенки, почти все из березовского десятка, кто был свободен от службы, потянулись на городской торг. И там приглядел себе Любим у шустрого купчишки сразу все, что хотел приобрести в качестве подарков для своих домашних.