Око силы. Четвертая трилогия
Шрифт:
– Я аспирант профессора Белина, Блинчик Константин Федорович. Специализируюсь по русскому Средневековью.
Сказано было так, что впору по стойке «смирно» становиться. Бывший замкомэск, поглядев внимательно, языком цокнула.
– Блинчик, Блинчик… Хорошая у вас фамилия, запоминается сразу. А вот скажите мне, товарищ Блинчик, какое у вас мнение по поводу исследований профессора Прозорова? А в особенности тех, которые про культ бога Велеса?
Даже не улыбнулась, словно беляка на допросе колола. Что значит иметь хорошую память! Всего-то раз про неведомого профессора слыхала, но пригодился, дабы спесь аспирантскую слегка сбить.
– Про… – Блинчик повел челюстью, будто лимон укусил. – Прозоров… Д-да, конечно, читал, еще на втором курсе. Антинорманист, ученик Гедеонова, его исследования сейчас всерьез никто не воспринимает. Он, если помните, предлагал запретить слово «варяг», а всех финно-угоров считать славянами. Русопятство, подогретое к ужину, типичный продукт интеллектуального кризиса конца столетия. Дхаров Родиона Геннадьевича он вообще не признавал, считал, что их выдумали фольклористы…
Девушка, кивнув одобрительно, протянула руку:
– Вижу, разбираетесь… Зотова Ольга. По отчеству не надо, не научный я человек, скорее канцелярский.
Ладонь аспиранта, как Зотова и предполагала, была пухлой, словно блинчик на Масленицу. Но не потной, что несколько успокоило.
– Очень приятно… А по поводу Велеса, это вообще, извините, песня. Прозоров настолько увлекся язычеством, что у себя в имении решил построить капище, за что получил на всю катушку вначале от приходского священника, а после от Синода. Крестьяне же на всякий случай решили сжечь барина живьем. Говорят, ученому мужу пришлось убегать среди ночи в самом непотребном виде…
– Пострадал за науку, – невозмутимо рассудила Ольга. – Весело тут у вас! Товарища Соломатина за язычество в Сибирь упекли…
– А у Миллера диссертацию спалили, – подхватил Блинчик даже с некоторым азартом. – За клевету на орден Андрея Первозванного… Что-то наши ученые мужи, однако, задерживаются.
Бывший замкомэск поглядела на украшенную табличкой дверь. Да, чего-то долго.
* * *
К Родиону Геннадьевичу она зашла, даже не предупредив. Вначале не собиралась. Сдала ключ на вахте, распрощалась с сослуживцами, прошла полдороги до Манежной, где трамвай. Остановилась – и назад повернула. Куда спешить? В квартире пусто, на Почтамте побывала вчера, напрасно простояв у окошка «До востребования», в синематографах идет какая-то американская ерунда… Подумала и на Солянку направилась – прямиком в Дхарский культурный центр. Но и там повезло не слишком. Достань Воробышка встретил ее в дверях, уже в пальто. Рабочий день у него тоже кончился, и Родион Геннадьевич спешил в Исторический музей, что на Главной площади. Ольга решила составить ему компанию, в результате чего пришлось еще раз пройтись знакомым маршрутом.
В музее Соломатин, ничего не объяснив толком, направился прямиком в кабинет с табличкой, где обитал заместитель директора профессор Белин. Так Зотова и очутилась на стуле в компании с пухлым аспирантом.
– А вы, значит, дхарами занимаетесь? – не отставал настойчивый Блинчик. – Признаться, Прозоров был в чем-то прав. У дхаров вместо истории – сплошная мифология, ухватиться не за что. Несколько упоминаний в летописях – и все.
– Что ж это выходит? – удивилась девушка. – Народ, значит, есть, а истории нет?
– Именно так. Меря, весь, мещера, вепсы – много ли мы о них знаем? История, как верно заметил Леопольд фон Ранке, начинается с письменных источников. Фольклор и черепки из курганов – это больше для поэтов. «Когда же на западе дальний, бледнея, скрывается день, сидит на кургане печально забытого витязя тень…»
Ольга прикинула, чем бы уязвить излишне самоуверенного аспиранта, но тут дверь в кабинет отворилась. На пороге появился профессор Белин – седой, важного вида джентльмен в костюме-тройке с приметными пегими бровями.
– Заходите, товарищи. Мы тут с Родионом Геннадьевичем увлеклись…
Профессорский кабинет оказался под стать хозяину – респектабельный и несколько старомодный. Обстановку оживляли глиняные черепки, густо усеявшие подоконник, и рыцарский доспех в углу, правда, без шлема и левой латной перчатки.
Достань Воробышка стоял у большого письменного стола, разглядывая какую-то фотографию.
– Ну-с, Константин Федорович, – профессор обернулся к жиртресту. – Сей предмет вам, кажется, знаком?
Аспиранту была вручена большая бронзовая пластина с неровными обломанными краями.
– Моя дипломная работа, – ничуть не удивился тот. – Вещь из коллекции Бартеневых, вероятно, часть ритуального доспеха. Север, район Вятки, ориентировочно XV век. Ничего примечательного, кроме орнамента в верхней части.
Сказано было с некоторой ленцой, словно речь шла о чем-то совершенно очевидном и понятном. Зотова, покосившись на Родиона Геннадьевича, заметила на его губах легкую усмешку.
– Орнамент в верхней части, – задумчиво повторил Беллин. – В свое время вы, Константин Федорович, даже меня убедили. А теперь взгляните!
Взамен пластины аспирант получил несколько фотографий. Ольга, не удержавшись, заглянула через плечо, но ничего разобрать не смогла.
– Орнамент, – упрямо заявил жиртрест, удостоив фотографии беглого осмотра. – Более того, скорее всего современная подделка. Откуда это?
– Абердинский университет, – Соломатин положил свое фото на стол. – Кафедра профессора Уильяма Рамсея. А нашли у нас, в Таврии, в разгромленной библиотеке Вейсбахов. Это деревянные таблички, я видел их своими глазами, но, как и вы, усомнился. Однако вердикт мистера Рамсея однозначен: подлинник и очень древний.
– Письменность, – резко кивнул Белин, щелкая пальцами в воздухе. – Теперь все сомнения отпали! А если учесть, что в описи коллекции Бартенева сказано…
– Орнамент! – мрачным голосом перебил Блинчик, глядя куда-то в пол.
– …Что это часть дхарского доспеха из военной добычи Семена Курбского, то предположение глубокоуважаемого Родиона Геннадьевича о существовании неизвестной нам дхарской письменности становится очень вероятным.
Ах вот оно что! Бывший замкомэск, подойдя к столу, с интересом поглядела на потускневшую, покрытую патиной бронзу. В Шушморе Достань Воробышка рассказывал им с Семеном о дхарских князьях. Последнего, вспомнила она, звали Ранхай, русские же дразнили его Рангайкой.