Око силы. Четвертая трилогия
Шрифт:
Бывший ротный на миг задумался.
— Которая по школам? Вы еще тогда предположили, что украсть хотели другую, по дхарской мифологии? Помню! Неужели нашли?
— Нашли, хоть и не в полном виде, — ученый усмехнулся. — Граждане беспризорники пустили несколько страниц на раскурку. Ее бросили на соседней улице, такое впечатление, что вор показал текст кому-то, знающему язык… А недавно меня пригласили в наркомат, в научный отдел. Не ждал, честно говоря, ничего хорошего, но некий чиновный товарищ совершенно неожиданно предложил мне подписать договор на книгу, обещал хороший аванс и издание, само собой, за счет государства.
— Давайте догадаюсь, — поручик ударил костяшками пальцев по столу. — Рукопись школьному делу злодеям не понадобилась, и вам предложили издать книгу по… По дхарской мифологии?
Соломатин молча кивнул.
— Не понимаю! — честно признался поручик. — Допустим, это ОГПУ или даже иностранная разведка…
— Свят, свят, свят! — с самым серьезным видом перекрестился ученый. — Семен Петрович, грешно так шутить!
— Не шучу я, не шучу… Но зачем? Шушмор — это не только старые камни, но и источник невероятной энергии. Но фольклорные записи? Там же ничего такого нет!..
Родион Геннадьевич покачал головой:
— Конечно, ничего «такого» там нет и быть не может. Разве что командование РККА заинтересуют дхарские боевые заклинания, но они, увы, не действовали уже во времена Фроата Великого. Может, в наркомате появился высокопоставленный любитель фольклора? Но ваши слова меня почему-то встревожили. Вы смогли увидеть отсвет Высокого Неба в каком-то рукотворном предмете… Догадываетесь, что это может значить?
Поручик взглянул недоуменно:
— Я имел в виду лишь ассоциацию, сходство, ничего больше. Но если следовать вашей логике… Не Божья же это сила!
— Нет, не Божья! — строго ответил Рох, сын Гхела из племени серых дхаров.
3
Надписи на бутыли не было, и Ольга открывала пробку не без некоторой опаски. Дмитрий Ильич, конечно, человек хороший и в винах разбирается, но мало что белогвардеец Голицын в свои бочки намешал? Когда Крым лихим штурмом отвоевали, сбросив Черного Барона со всем его воинством в холодное осеннее море, победоносная братва атаковала Новый Свет не с меньшей яростью, чем Перекоп и Уйшунь. Даешь заветные погреба! Говорят, потому и Феодосию на день позже взяли, дав врангелевским недобиткам погрузиться на последние пароходы. Узнав об этом, Вождь, мечтавший одним ударом прихлопнуть беляков в крымской «бутылке», весьма и весьма осерчал. Сами же красные орлы, дорвавшись до совсем иных бутылок, беды в том не видели. Золотопогонникам все равно амба. Земля круглая, никуда не деться им от пролетарской мести!
Наливай!!!
Что было потом, замкомэск Зотова, только что вернувшаяся из госпиталя, видела своими глазами. И не только видела. Вначале вместе с иными трезвенниками окружала Новый Свет по всем правилам военной науки, а после сгоняла окрестных татар на вывоз павших. Соотношение пьяных и насмерть упившихся было точно таким, как в настоящем бою — три к одному.
С тех пор кавалерист-девица винный дух переносила плохо, если и пила, то привычный самогон. Дмитрий Ильич, сего не знавший, расщедрился, прислав на день рождения три огромные «голицынские» бутыли. Короткое письмо, после обязательных поздравлений и пожеланий, почти полностью состояло из названий виноградников, винтажных дат и восклицательных знаков.
Одну бутыль Ольга с легким сердцем отдала соседям, вторую отвезла на службу, вручив комбатру Полунину, как представителю трудового коллектива. С третьей пришлось разбираться самой.
К себе на квартиру замкоэск никого приглашать не стала. В ушах все еще отдавалось эхо того — последнего — выстрела. Не попал на ее праздник товарищ Касимов, с пулей утешился. Так что не до веселья было Ольге. Купила для Наташки жутко дорогой торт «Жозефина» с огромной кремовой розой, заварила чай, чашки выставила.
Но гости все равно пришли.
— Бокал-то! — восхитилась товарищ Климова, глядя сквозь хрусталь на лампочку под потолком. — Из такого, поди, только графья раньше пивали.
Ольга посмотрела удивленно.
— Самый обычный, дятьковский, завода Мальцева. Это же тебе не Саксония! Ставь на стол…
Мурка спорить не стала. Отвернулась, вздохнула тяжело.
— Люблю я тебя, Олька! Лучшая ты мне подруга, другой и не будет. Но иногда как скажешь… Саксония! Знала бы ты, их чего мы в детстве пили. Батя — разнорабочий без разряда да еще пьяница, а мать хворала, лежала неделями. Не была бы ты мне подругой…
Не договорила — легкий стук помешал. Наташа Четвертак, допив чай, поставила пустую чашку на скатерть.
— Ты, тетя Маруся, так не думай.
Помолчала, улыбнулась ласково:
— И не говори больше, хорошо?
Мурка даже руками всплеснула:
— Да что ты? Я это, Наташа, к тому, что всем нам много чего пережить пришлось. Олька… Товарищ Зотова Ольга Вячеславовна от хрусталей этих на деникинские фронты ушла. И не вино барское потребляла, а кровь проливала за власть рабочих и крестьян. Горжусь я тобой, красный кавалерист славного Южного фронта! Живи долго, дольше, чем я, чем все остальные. Заслужила! А когда твоей Наталье сто лет исполнится, мы снова соберемся — и опять за тебя выпьем!
Взяла бокал, подняла повыше.
— С днем рождения, подруга!
Зотова, даром что красный кавалерист, от такой здравицы чуть не до ушей зарделась. Наталья же, рот открыв, так и осталась сидеть, глазами моргая. Хорошо сказала тетя Маруся!
* * *
— Сволочи они, Олька, — вздохнула Климова, подчищая с блюдца остатки торта. — И не потому, что злая я, людей не люблю. Сама посуди. Вождь еще в 1921-м, после Перекопа заболел…
Осеклась, на Наташку взглянула. Та, к подобным разговорам привычная, молча прикрыла красными ладошками уши. Не то, чтобы очень плотно.
— Лечить надо было, а у него, у товарища Предсовнаркома, характер еще тот, с перцем и порохом. Тому врачу верит, этому нет. Операцию захотел — пулю вынуть. Дмитрий Ильич сразу сказал, что нельзя, да кто его слушал! Разрезали, пулю вытащили, а через неделю — удар… После — еще хуже. Эти, в Политбюро, оказывается, чуть ли не день смерти уже определили. И похороны придумали царские, чтобы каждому у гроба покрасоваться. На словах — ученики верные, а сами слухи про Вождя распускают, что, мол, и шпион, и гадкой болезнью мучается…