Око Силы. Трилогия. 1937 -1938 годы
Шрифт:
...Удар пришелся по глазам. Сергей зажмурился – и тут же ударило по ушам, беспощадно, страшно. Пустельга, едва устояв на ногах, поспешил разлепить веки. Из окон проклятого дома медленно-медленно, словно в неудачной киносъемке, выпадали стекла, а там, где был четвертый этаж, не спеша вздувался огромный черно-оранжевый волдырь, разбрасывая во все стороны бесформенные ошметки и клочья. Из подъезда ударил зловонный дым, земля дрогнула, откуда-то раздался первый, еще неуверенный крик...
Пустельга прислонился к стене и несколько секунд просто ждал, пока отзвенят выбитые окна, перестанет трястись тротуар, пока не станет ясно главное: устоял ли дом и не поглотит ли его потревоженная земная твердь.
...Пахло
– Лейтенант?
Узнать в этом задымленном, чуть живом человеке Прохора Ивановича Карабаева было мудрено. Тот замотал головой, прислонился к стене, прохрипел:
– Они... все... там! Командуйте, товарищ старший...
И тут Пустельга понял все. Ни майора Айзенберга, ни его группы больше нет. Остался лишь этот серьезный не по годам лейтенант, контуженный, но все же живой – и он сам. И теперь именно он, старший по званию, должен расхлебывать это адское варево.
– Телефон... – негромко проговорил Сергей, а затем, закричал обращаясь к обгорелым мрачным стенам:
– Телефон! Товарищи, у кого есть телефон?!
В квартиру номер 15 удалось зайти только через два часа, когда пожарные уже собирали свои шланги, а эвакуация жильцов разоренного подъезда подходила к концу. Первым в пролом, оставшийся на месте двери, вошел мрачный Фриневский, приехавший почти сразу же и неотлучно находившийся возле дома все это время. Пустельга шел следом, остальные, в том числе вызванные эксперты – за ними.
Под ногами дыбился обгорелый кирпич, поперек прохода лежала рухнувшая балка. Люди, которые совсем недавно врывались в эту квартиру, полные сил и уверенности в себе, сгинули. Лишь через несколько минут кто-то наткнулся на высунувшуюся из-под обломков почерневшую руку...
– Адская машина... – пожилой эксперт быстро огляделся и дернул щекой. – Хитро придумали, сволочи! Стояла не у входа, а в конце коридора. Чтобы всех сразу...
Фриневский велел разбирать руины. Надо было определить хотя бы основное – был ли в квартире кто-нибудь в тот момент, когда силач Алексеенко принялся взламывать дверь.
– Ну, вот вам и боевое крещение, – замнаркома невесело усмехнулся, протянув Пустельге пачку «Казбека». Тот помотал головой, хотя курить захотелось сильно – впервые за несколько лет. – Что, старший лейтенант, в такое дерьмо еще не вляпывались?
– Нет, не вляпывался... Как же это?
– А вот так! – жестко отрезал Фриневский. – Товарищ Айзенберг не справился с заданием. Теперь придется справляться вам.
Сергей удивленно взглянул на замнаркома.
– Что? Забыли? – удивился тот. – Наша договоренность остается в силе. Теперь, товарищ Пустельга, вы – руководитель группы «Вандея». Насколько я понял, с обстановкой вы уже ознакомились?
– Да, – кивнул Сергей, бросив взгляд на черный провал в стене, откуда еще шел дым. – Ознакомился...
Глава 3. Конвейер
Кабинет следователя походил на обыкновенную камеру. Стены белели свежей известью, деревянный некрашеный стол стоял как-то косо, единственный табурет, намертво привинченный к полу, был густо заляпан чем-то темным. Даже лампочка под потолком была без абажура, свисая на длинном перекрученном проводе. В углу белел умывальник, рядом с которым на обыкновенном гвозде висело несвежее вафельное полотенце. Сам следователь, молодой
Шел третий день ареста. Юрий Орловский уже успел немного прийти в себя. Такое приходилось переживать – десять лет назад, когда его, еще студента, так же бросили в черное авто с завешенными окошками и отвезли в Большой Дом. Тогда его держали в маленькой камере вместе с пожилым нэпманом, постоянно жаловавшимся на происки районного фининспектора и скверный тюремный паек. В тот раз Орловского продержали недолго, всего четыре дня, а затем столь же неожиданно выпустили.
Теперь все было не так. Камера оказалась огромной, переполненной людьми. Юрию досталось место на «втором этаже», на узких деревянных нарах размером с вагонную полку. В камере стоял постоянный полумрак и, что было неожиданно, почти полная тишина. В основном там собралась интеллигентная публика – люди в мятых пиджаках с белыми, без кровинки, лицами. Но были и военные, в форме, но со споротыми петлицами. Вид у всех был, естественно, невеселый, но, к своему облегчению, Орловский не заметил ни у кого неизбежных в подобном месте синяков, ссадин и прочих следов проведения следствия. То ли жертвы успевали признаться заранее, то ли в этой камере держали тех, кого предпочитали «обрабатывать» без излишнего рукоприкладства. Впрочем, Юрий не обольщался.
Людей постоянно вызывали – одного за другим. Уходили молча и так же молча возвращались, правда, далеко не все. Конвейер работал, и Юрий окончательно понял то, о чем ему неоднократно говорил Терапевт: отсюда, из Большого Дома, не выходят. Огромная, отлаженная машина, не спеша, основательно, перемалывала всех, попадавших в ее жернова.
Итак, ему не выйти. На это Орловский и не рассчитывал. Вопрос в был другом: что здесь знают о нем? Если они пронюхали о его книге, то выбора не было: придется умирать – и умирать молча. Но если Терапевт и его неведомые друзья не ошиблись, и он просто очередная жертва неостановимых жерновов, то речь, очевидно, пойдет о чем-то ином: то ли о вредительстве в Историческом музее, то ли о рассказанном пару лет назад анекдоте. А в этом случае еще можно было побарахтаться, признаться в какой-нибудь полной ерунде, покаяться. Плохо одно – в любом случае от него потребуют имена. А тут начиналась стена, через которую Юрий перешагнуть не мог, даже спасая себя и тех, кто с ним связан.
Его вызвали на третий день, но, похоже, и теперь следователю было не до него. Он листал бумаги, морщился и вздыхал. Наконец негромко ругнулся и поднял глаза на Юрия:
– Че, Орловский? Ладно, садись...
Из папки был извлечен относительно чистый лист бумаги. Следователь отвинтил колпачок ручки и, вновь скривившись, поглядел на Юрия:
– Слышь, Орловский, может, сам напишешь?
– Я... – удивился Юрий. – О чем?
– Ну, понеслось! – следователь дернул подбородком. – Знаешь, Орловский, я об тебя руки марать не буду. Я тебя засуну в карцер дней на пять – и ты, проблядь троцкистская, мне целый роман напишешь. В стихах, бля!
– Но о чем? – поразился Юрий, ожидавший все-таки чего-то другого.
– О своей антисоветской вражеской деятельности в составе нелегальной троцкистской организации, гражданин Орловский! Напоминаю, что чистосердечное признание... Ну и так далее...
Слово «троцкистская», произнесенное уже второй раз, удивило. Троцкого, как и прочих «героев Октября», Юрий искренне ненавидел.
– Ладно, – следователь обреченно вздохнул. – Не хочешь по-хорошему, значит?.. Фамилия?
Оставалось сообщить очевидное – что он, Орловский Юрий Петрович, 1904 года рождения, русский, из дворян, образование высшее, беспартийный, привлекался, последнее место работы...