Око Силы. Трилогия. 1991 -1992 годы
Шрифт:
– Я Виктор Кириллович Ухтомский, – холодно отчеканил князь. – Желал бы пройти. Наше имя зарегистрировано в Столичном Собрании с восемнадцатого века!
Дежурная, с явной неохотой поднявшись, извлекла из стенного шкафа какую-то громадную древнюю книгу и принялась ее листать.
– Зарегистрирована, совершенно верно! – сообщила она. – А вот и Виктор Кириллович Ухтомский, допущен в Собрание в 1916 году... Так вы его потомок?
– Я хотел бы пройти! – повторил князь.
– Но понимаете, молодой человек, – не сдавалась дама, – если у вас нет свидетельства об анноблировании, то вам придется брать входной билет. Разве что выписать вам гостевой, но тогда нужна рекомендация...
Вокруг уже стояло несколько человек, делая вид, что совершенно не интересуется происходящим.
– Я, между прочим, сама родственница Ухтомских, – заявила дама, – правнучка Иллариона Константиновича Терентьева.
– Вот как? – удивился Ухтомский. – Председателя Второго Департамента Правительствующего Сената?
– Совершенно верно. Я внучка его дочки Зинаиды. У нас был особняк на Моховой. Вот!
Дама гордо обвела взглядом окружающих, число которых постепенно росло. Губы Ухтомского дернулись, затем расплылись в широкой улыбке.
– Милостивая государыня! – воскликнул он. – Как приятно в эти дни видеть такое благожелательное отношение к столь достойной семье, как Терентьевы! Вы даже подарили им целый особняк! Которого, – лицо князя вновь дернулось, – у них никогда в Столице не было. Илларион Константинович имел служебную квартиру в Санкт-Петербурге, а здесь снимал комнаты на Ордынке, в доме Прокофьева.
– А ведь точно, – негромко заметил кто-то из окружающих.
– К тому же, Зинаида Илларионовна Терентьева к великому горю родителей скончалась от кори в возрасте трех лет, когда выходить замуж, равно как и иметь потомство, еще несколько не ко времени.
– Я еще тогда говорил, когда ее принимали, что самозванка! – заметил другой голос. Шум стал разрастаться. С дамой случилась истерика, она принялась показывать извлеченную из ящика стола рекомендацию какого-то Сергея Леопольдовича, чем, впрочем, вызвала лишь реплику, о том, как ей эта рекомендация досталась.
– Оставьте ее, Виктор Кириллович, – обратился к Ухтомскому высокий бородач. – Бог ей судья! Проходите, я поручусь за вас. Моя фамилия Киселев, Александр Александрович Киселев. Вы хотели кого-нибудь повидать?
– Благодарю Вас, Александр Александрович, – кивнул Ухтомский, поворачиваясь к безутешной лже-Терентьевой спиной. – Вообще-то, мы с господином Соломатиным хотели повидать господина Говоруху. Ну и просто взглянуть, как российское дворянство... э-э-з... возрождается.
– Увы, – только и вздохнул бородач. – А Ростислава Вадимовича сегодня, к сожалению, нет. Все хворает.
– Жаль-жаль...
Ухтомский достаточно бесцеремонно осматривал окружающих. Впрочем, кружок любопытных быстро рассосался. Лже-Терентьева уже пришла в себя и уткнулась носом в том «Анжелики».
– Так че, Виктор, пошли отсюда? – предложил Фрол, чувствовавший себя в этих стенах неуютно.
– Оставайтесь, господа, – предложил Киселев, – у нас вскоре встреча со Звездилиным. Не Лещенко, конечно, но все-таки.
– Благодарю вас, господин Киселев, – учтиво кивнул Ухтомский. – Мы, пожалуй, останемся.
– ...Послушайте, Фрол, – поинтересовался князь, покуда они не спеша пробирались вглубь бывшей бильярдной. – А кто такой Звездилин?
– А певец это! Такой бородатый, с косичкой. Романсы, елы, поет. И про вас, про белых, тоже.
– Любопытно, любопытно, – бормотал Ухтомский, рассматривая разного рода наглядную агитацию, развешанную на давно некрашеных стенах. Их маршрут с фатальной неизбежностью привел в буфет. В этот день, как и в день посещения Собрания Корфом, здесь было людно. Правда, на этот раз отпускали не сосиски, а ветчину. Очередь стояла грозно, но молодые люди все-таки достоялись, что стало возможным исключительно благодаря Фролу, который движением широких плеч не пускал представителей голубой крови, главным образом кавказской национальности, без очереди.
Ветчину брать не стали, а удовлетворились несколькими бутербродами с грудинкой, на которые ушли почти все и без того истаявшие деньги Фрола. Ухтомский намекнул, что заплатит за все сам, но у дхара был свой кураж, посему расплатились поровну. Тогда Виктор, отправив Фрола с бутербродами оккупировать освободившийся столик, отсчитал из внушительного вида пачки еще десяток бумажек и присоединился к дхару, неся бутылку коньяка «Самтрест».
Коньяк, к удивлению Фрола, лучше князя знавшего современные буфеты, оказался действительно самтрестовским. Ухтомский, несколько откиснув, стал рассказывать о том, как участвовал в обороне Кремля в ноябре 17-го, как его ставили к стенке пьяные солдаты Пулеметного полка, как в Ростове он повстречал Михаила Корфа. Фрол слушал и только качал головой. В свое время он с одноклассниками играл в Неуловимых Мстителей, да белые не вызывали у него особого восторга. Вдобавок то, что Ухтомский оказался настоящим князем, к тому же дальней родней, изрядно смущало.
Последний глоток был допит как раз вовремя. Публика начала вставать и переходить в соседнее помещение, где, как в свое время довелось увидеть Корфу, находился небольшой зал с лекторской кафедрой, украшенный серпасто-молоткастым гербом. Правда, на этот раз кафедру убрали, у стены было устроено возвышение, освещенное жутковатыми железными треногами, а над всем этим красовался большой трехцветный флаг.
Фрол и Ухтомский скромно заняли места в предпоследнем ряду. Знаменитость, следуя неписаной традиции, несколько задерживалась. Фрол вновь занервничал и, если бы не поручик, то наверняка не выдержал бы и ушел. Ухтомский же, напротив, получал своеобразное удовольствие, разглядывая публику. Губы князя то и дело кривились в усмешке, глаза недобро щурились. Лишь однажды он удивленно дернулся:
– Этак, Фрол Афанасьевич, можно и в желтый дом попасть. Вылитый Саша Трубецкой, даже прическа та же. Ну фантом!
– Так, может, это он и есть? Тоже... командированный.
– Нет, – помрачнел поручик. – Похоронили мы Сашу. Еще в апреле 17-го года, под Ригой. А это правнук, наверное. Но как похож...
Наконец где-то сбоку зашумело, и по проходу под шумные аплодисменты прошествовал высокий полный господин с изящным брюшком, носивший, как верно указал Фрол, не только клочковатую бороду, но и ухоженный пони-тейл. Раскланявшись, мэтр, поднялся на возвышение, где уже горели треногие софиты. К удивлению Ухтомского, Звездилин не спешил демонстрировать свои вокальные способности. Пространно поздравив присутствующих с обретенной свободой, он посвятил минут пятнадцать критике павшего режима. Затем, сделав изящный словесный пируэт, высказал свое восхищение самим фактом выступления перед воскресшим российским дворянством, после чего скромно намекнул, что сам он – потомок старинного рода графов Звездилиных. Пока зал аплодировал, с губ Ухтомского не сходила кислая улыбка, он тихо пробормотал какую-то загибистую фразу, из которой Фрол уловил лишь слово «гаер». Между тем, граф Звездилин, поцокав ногтем по микрофону, прокашлялся и наконец запел.