Око за око

Он снова постучал в дверь и уже собрался уйти (радуясь возможности удрать наконец от душераздирающих воплей малыша, ужасно похожих на рев двигателей вражеского истребителя), когда на пороге появилась Пенни. Она удивилась, увидев Ауэрбаха. Наверное, она удивилась бы любому гостю.

— Капитан Ауэрбах, — сказала она и махнула рукой. — Заходите.

В комнате царил беспорядок и, несмотря на открытое окно, было страшно душно. Повсюду толстым слоем лежала пыль. В первый момент Ауэрбах хотел отчитать девушку, накричать на нее, как на нерадивого солдата, но потом решил, что от этого станет только хуже — крики

не выведут ее из состояния, в которое она погрузилась. И он не знал, что сделать, чтобы ей помочь.

— Я за вас беспокоюсь, — проговорил он. — Вам нужно выходить из дома, заняться каким-нибудь делом. Нельзя сидеть в комнате, словно канарейка в клетке. Ну, скажите мне, что вы делаете целый день?

Она снова рассеянно махнула рукой.

— Сижу, иногда шью. Читаю Библию. — Она показала на книгу в старом кожаном переплете, лежавшую на столике возле кровати.

— Этого мало, — возразил Ауэрбах. — За дверями комнаты вас ждет огромный мир.

— Мне он не нужен, — тускло рассмеявшись, ответила Пенни. — Ящеры показали, что есть много разных миров, не так ли?

Ауэрбах ни разу не видел ее смеющейся с тех пор, как у нее на глазах погиб отец, но смех получился таким горьким, что уж лучше бы он его не слышал.

— Мне не нужен этот мир. Я хочу только одного — чтобы меня оставили в покое.

Ауэрбах подумал сразу о двух вещах. Во-первых, о Грете Гарбо. А во-вторых, поскольку он был родом из Техаса, вспомнил воинственный клич армии Конфедерации, когда она шла в наступление на проклятых янки: «Мы хотим, чтобы нас оставили в покое». Но ни то ни другое не годилось для Пенни Саммерс. Она хотела остаться в Лакине, выйти замуж за соседа фермера, вырастить кучу детишек, дожить до старости и никогда не покидать родного городка.

Даже если бы не прилетели ящеры, этого все равно могло бы не произойти. Война заставила бы ее пойти работать на какой-нибудь завод в большом городе, и кто знает, что бы она стала делать потом? Стоит тебе увидеть большой город, вернуться домой — на ферму или в маленький городишко — становится очень трудно. Но Ауэрбах не мог ей этого сказать, ведь ее жизнь уже изменилась.

— Мисс Пенни, сидеть здесь, словно наседка в гнезде, неправильно. Выходите из дома, займитесь делом, вам будет легче забыть прошлое и вспомнить, что впереди у вас вся жизнь.

— И что изменится? — безжизненным голосом спросила она. — Похоже, мир прекрасно может существовать и без меня. А мне совсем не нравится, во что он превратился. Лучше уж я буду сидеть в своей комнате, пусть все идет, как идет. Если через минуту, или неделю, или месяц на дом упадет бомба, мне будет жаль других людей, а себя — нисколько.

Ауэрбах видел солдат, которые говорили то же самое. Иногда живой человек просто не в состоянии вынести бесконечные сражения. Минный шок, так это называлось во время Первой мировой войны; теперь же — военная усталость. Пенни видела только одно сражение, но скольким солдатам доводится стать свидетелями смерти собственного отца? Никто никогда не знает, отчего человек может соскользнуть к самой грани.

И никто не знает, что может вывести его из этого состояния. Иногда такого средства просто не находится. Кое-кто из его парней только и мог, что присматривать за лошадьми здесь, в Ламаре. Двое оправились настолько, что смогли

сесть в седло, но они вели себя безрассудно, сражаясь с ящерами, — и погибли. А некоторые пережили чудовищные вещи и стали только крепче. Жизнь — диковинная штука.

Ауэрбах обнял Пенни за плечи. Она была привлекательной девушкой, но у него ни на секунду не возникло ощущения, что он прижимает к себе женщину. Почему-то Ауэрбах вспомнил, как обнимал деда, когда тот начал потихоньку выживать из ума: тело на месте, а разум бродит где-то далеко.

И отпустил ее.

— Вы должны сами справиться со своим горем, мисс Пенни. Никто за вас этого не сделает.

— Я думаю, вам следует уйти, — сказала она, причем выражение ее лица ни капельки не изменилось.

Чувствуя, что потерпел поражение, Ауэрбах открыл дверь и зашагал к лестнице. Ребенок продолжал вопить, чуть дальше орали друг на друга мужчина и женщина.

— Берегите себя, капитан, — прошептала ему вслед Пенни так тихо, что он едва различил ее голос.

Он быстро повернулся, но дверь уже закрылась. «Может быть, стоит вернуться?» — подумал он. Поколебавшись немного, он начал спускаться. Возможно, еще не все потеряно — по крайней мере, не совсем.

* * *

Поскольку британская армия наступала, продвигаясь на юг, чтобы дать сражение остаткам армии ящеров на английской земле, Мойше Русецки получил отпуск на день — навестить в Лондоне свою семью.

Добравшись до окраин города, он понял, что может снять повязку с красным крестом и никто не обратит на него внимания. Лондон и раньше подвергался обстрелам; сейчас же казалось, что он превратился в руины. Здесь можно было скрываться годами и выходить, только чтобы добыть пропитание. Судя по затравленным взглядам большинства прохожих, именно так и обстояло дело. У некоторых Мойше видел оружие. Он сразу понял, что оно предназначено не только для того, чтобы сражаться с ящерами.

Направляясь в Сохо, где жила его семья, он с трудом пробирался сквозь горы мусора. Вывески исчезли еще в 1940 году, когда городу угрожало вторжение нацистов; сейчас же целые улицы превратились в непроходимые руины. Кроме того, ориентиры, помогавшие ему находить свой дом раньше, перестали существовать: Биг-Бен, Триумфальная арка в Гайд-парке, памятник королеве Виктории рядом с Букингемским дворцом. В сумрачный день вроде сегодняшнего даже определить, где находится юг, было трудно.

Мойше прошел пару кварталов по Оксфорд-стрит, прежде чем сообразил, где находится, — неподалеку располагалась студия Би-би-си. Здание студии уцелело. Снаружи стоял человек с винтовкой. Сначала Русецки решил, что это самый обычный солдат из тех, что охраняли студию. Он далеко не сразу сообразил, что перед ним Эрик Блэр, в железной каске и с нагрудным патронташем.

Блэру потребовалось даже больше времени, чтобы узнать Русецкого. Когда Мойше подошел к нему, англичанин угрожающе вскинул винтовку и прицелился. Он держал ее уверенно и спокойно, и Мойше вспомнил, что Блэр участвовал в гражданской войне в Испании. И тут Блэр опустил оружие и с сомнением спросил:

— Русецки?

— Точно, — на своем не слишком уверенном английском ответил Мойше. — А вы Блэр.

Если назвать его по имени, может быть, он не станет стрелять. Русецки показал на дверь.