Око за око

Старые и среднего возраста женщины сидели за рядами дощатых столов или прямо на одеялах, где были разложены товары на продажу. Их массивные, угловатые тела с головами, покрытыми платками, напоминали Бэгноллу деревянные русские куклы, которые так ловко вставляются одна в другую. То, как неподвижно они сидели, лишь увеличивало сходство.

Никто не продавал яйца, но это еще ничего не значило. Он уже знал, что торговки часто прячут самые хорошие товары для какого-то определенного покупателя или чтобы их не утащили воришки. Он подошел к одной из бабушек и сказал:

— Добрый

день. — Женщина равнодушно посмотрела на него. — Яичница?

Она не ответила на его приветствие, даже не нахмурила брови; просто смотрела мимо, словно он был пустым местом. Пожалуй, его еще никто не воспринимал так презрительно. Она давала ему понять, что у нее нет яиц — а даже если бы и были, она не продала бы их немцу.

До прихода ящеров, пока партизаны не вышли из леса, чтобы предъявить свои права на часть Пскова, она бы не осмелилась так себя вести по отношению к немцу. Если бы у нее были яйца, она бы тут же с ними рассталась или спрятала так, чтобы нацисты их никогда не нашли. А сейчас он решил, что она его просто дразнит.

— Нет немец, — сказал он. — Англичанин.

— Англичанин? — И она быстро заговорила по-русски.

Бэгнолл почти ничего не понял.

Вытащив из корзинки несколько гнилых картофелин — нужно голодать несколько дней, чтобы согласиться их съесть, — она показала, что на донышке лежит несколько яиц.

— Сколько? — спросил он.

Она хотела 500 рублей за яйцо, или 750 марок. С того момента, как Бэгнолл появился в Пскове, немецкая валюта относительно рубля постоянно падала. Советский Союз и Германия продолжали сохранять государственность, но ящеры в Польше и с юга от Пскова полностью перекрыли все контакты местных немецких сил с вермахтом. А вот советское присутствие постоянно росло. Придет день, и возникнут неприятности, словно у красных и нацистов недостаточно было их в прошлом.

— Боже мой! — вскричал Бэгнолл так громко, что на них стали посматривать бабушки, сидящие неподалеку.

Он уже давно понял, что следует забыть о британском хладнокровии, если хочешь торговаться с русскими. Вежливость здесь воспринималась как слабость — и горе тому, кто ее выказывал.

Он знал, что путает слова и числа — его наказали бы за такие ошибки в шестом классе. Однако здесь не школа, а реальный мир. И хотя его русский не блистал совершенством, знаний вполне хватало, к тому же бабушке было далеко до Пушкина. В конце концов он купил три яйца за семьсот рублей, иными словами, совершил чрезвычайно удачную сделку.

— Ты не англичанин, — сказала бабушка. — Ты жид.

Бэгнолл вспомнил старого, прекрасно одетого еврея, которого встретил на парижской улице. На кармане его пиджака была нашита шестиконечная звезда со словом Juif. На лице еврея застыло выражение достоинства и печали — Бэгнолл не сомневался, что он унесет это выражение в могилу. Но насмешка в голосе бабушки в очередной раз показала ему, почему многие согласились с нацистами, когда те приказали евреям носить желтые звезды.

— Жид? — негромко переспросил Бэгнолл. — Спасибо.

Серые

глаза бабушки стали пустыми и бессмысленными, как пара камушков на дороге. Бэгнолл взял яйца и направился к домику, в котором жил вместе с Кеном Эмбри и Джеромом Джоунзом. Оставалось надеяться, что он не встретит снайпера Татьяну.

Гудение в небе заставило Бэгнолла поднять глаза вверх. Он как раз проходил мимо парка, где под внимательным присмотром русских и немецких солдат паслись овцы. Через несколько мгновений он узнал приближающийся самолет: не истребитель ящеров, удлиненный и изящный, точно акула, и в миллион раз более опасный, — а аппарат, построенный людьми, впрочем, такой уродливый, что он не имел никакого права подниматься в одно небо с самолетами ящеров или англичан.

Тем не менее это был самолет, причем без пушек, предназначенных для того, чтобы делать в людях дырки. Уже одно это заметно улучшило настроение Бэгнолла. Солдаты Красной Армии закричали «ура», увидев на крыльях, фюзеляже и хвосте красные звезды.

Русский самолет приближался к Пскову на бреющем полете. Сначала Бэгнолл подумал, что самолет жмется к земле, чтобы помешать ящерам его засечь. Затем он сообразил, что маленький уродец собирается совершить посадку прямо в парке.

— Он окончательно спятил, — пробормотал Бэгнолл.

Но он ошибся. Биплан летел не слишком быстро, к тому же был довольно легким; самолет остановился в ста ярдах от края луга. Пилот даже умудрился не задеть овец. Бэгнолл поспешил к самолету, чтобы поздравить смельчака с мастерской посадкой.

Первым из самолета выбрался высокий худой человек с густой рыжей бородой и в серой гимнастерке. Бэгнолл сразу понял, что это немец — у него было слишком удлиненное и носатое лицо для русского.

Как и следовало ожидать, он тут же принялся кричать по-немецки:

— Идите сюда, болваны, нужно побыстрее спрятать самолет, пока ящеры его не обнаружили и не взорвали к чертовой матери.

Затем появился пилот и заорал по-русски, явно поддержав немца. Бэгнолл понял не все, но слово «маскировка» уловил. Однако он продолжал стоять и смотреть на пилота совсем по другой причине. Бэгнолл слышал, что у русских есть женщины-пилоты, но до сих пор не слишком в это верил.

Теперь у него не осталось ни малейших сомнений. Девушка сняла кожаный шлем, и по плечам рассыпались волосы цвета спелой пшеницы. Лицо оказалось широкоскулым, кожа гладкой и загорелой, если не считать белого ободка вокруг глаз — следа от очков. Сами глаза были голубыми.

Она заметила Бэгнолла и офицерскую фуражку, которую он носил, быстро выбралась из самолета и подошла к нему. Отдав честь, она доложила:

— Товарищ, я старший лейтенант Людмила Горбунова, прибыла в Псков вместе с немцем сержантом Георгом Шульцем, стрелком, танкистом и прекрасным механиком.

С трудом подбирая слова, Бэгнолл объяснил, что не является офицером Красной Армии, и в двух словах рассказал о себе. Потом без особой надежды спросил:

— Вы говорите по-английски?

— Нет, я не знаю английского, — ответила она и тут же перешла на немецкий: — Вы говорите по-немецки?