Околотеатральные были
Шрифт:
— Кто эти люди, на кого я могу опереться?
— Вот список, — доверчиво ответил председатель и протянул бумажку. — Ваши предшественники недооценивали наши силы. В этом была их главная ошибка.
На следующий день, беседуя в Управлении культуры с глазу на глаз с Начальницей, новоявленный гений, начертав грандиозный план перестройки всей деятельности театра, между прочим сказал:
— Я знаю, что в театре, к сожалению, есть определенная группа людей, которая будет мешать мне в осуществлении этой программы. Предупреждаю, я не потерплю никакой возни, никакой оппозиции, никакого критиканства. Вот список наиболее опасных «деятелей», — сказал он, передавая полученную вчера от услужливого председателя записку. — Их надо будет обезвредить в первую очередь.
— Но ведь здесь есть и способные люди, — попыталась робко возразить Начальница.
— Тем опаснее они для нашего общего дела. Театр — союз единомышленников. Мне нужны преданные люди, а не заговорщики, которые с первых дней будут искать, к чему бы можно было придраться. Вот я вчера только обмолвился о репертуаре. — не моргнув соврал режиссер, — так знаете, что некоторые из них сказали? «В нашем городе на такие пьесы ходить никто не будет». «Но ведь театр не мещанское болото, театр — кафедра, театр — трибуна!» — говорю я им. «Да, конечно, вы правы, но мы ведь лучше знаем своих зрителей». — возражают они. «Так будем вместе их перевоспитывать на настоящей драматургии. Ведь стыдно смотреть на афишу. Что вы играете?!»
Перепуганная Начальница закивала головой, будто и не Начальница она уже и не подчиненный перед ней. а самый что ни на есть большой Начальник. Ну и страха же он напустил на нее!
Первый спектакль новый главный делал три месяца, занял в массовых сценах всю труппу. На премьеру лично привез из Москвы известного автора. Сам летал за ним. пока ассистент давал последние указания артистам.
Спектакль получился длинный, скучный, но присутствие столичного драматурга создавало особую атмосферу в зале. Тем более что об этом было объявлено еще до поднятия занавеса. А когда представление окончилось, всем, естественно, захотелось увидеть живого классика. На сцену вынесли несколько корзин с цветами, все целовались, жали друг другу руки: премьера!
На другой вечер спектакль шел без автора. И провалился. Но судьба режиссера была уже решена.
С тех пор прошло немало лет. За эти годы ушли не только те, кто был помечен в том злополучном списке.
Наш режиссер давно уже забыл, что театр — трибуна, кафедра. Оп получил все возможные награды и премии.
Вместе с ним театром руководит его жена. Когда-то она тоже была актрисой, но последние годы оставила сцену и решила постоянно играть одну роль — жены худрука. Она всегда вместе с ним на репетициях, заседаниях худсовета, зрительских конференциях, на гастролях: «Мы вчера читали пьесу. Вам, милочка, там есть роль, можете быть уверены!»
Когда на профсоюзном собрании кто-то робко попробовал покритиковать руководство, жена худрука решительно пресекла критикана: «Надо получше за своей женой смотреть!.. И вообще я поражаюсь: на худрука льют грязь, а вы как в рот воды набрали? Или, может быть, согласны? (Выразительная пауза.) Папочка! Перестань сосать нитроглицерин! Идем сейчас же отсюда! Ты же видишь: это твои враги! Они хотят твоей смерти!»
Утром, после премьеры, жена худрука доверительно говорила единомышленникам о впечатлениях начальства: «Он прямо сказал мне о моем: «Гений!»
Вообще-то супружеский союз во многом был замешен из этой самой гениальности. Она внушала ему, что он — гений, а все вокруг — бездари и завистники. За столом повязывала салфетку как слюнявчик, на пляже следила, чтобы не перекупался в море или не перегрелся на солнце.
Однажды в марте месяце, когда погода была еще неустойчива, в театре была устроена пресс-конференция для советских и зарубежных журналистов. Вдруг прибегает администратор с большим свертком, на котором знакомой женской рукой начертано всего два слова: «Вручить немедленно!» Подали сверток худруку. Он стал разворачивать его, фотокорреспонденты нацелились, и вдруг все ахнули: в руках у главного режиссера оказалась пара исподнего…
Вернувшись из-за рубежа, худрук с супругой охотно делились впечатлениями от встреч с императорами и рабочими, сетовали на отсутствие цензуры нравов на Западе, отчего они вынуждены были по многу раз смотреть порнографические фильмы и спектакли…
На премьеры сюда охотно приезжают московские и ленинградские авторы. Особенно из числа тех. чьи пьесы идут только в этом городе. А в последние годы наш режиссер обзавелся не только своими столичными островскими, но и своими белинскими.
Правда, они не так чтобы очень уж были неистовыми. Даже скорее наоборот.
Но, с другой стороны, к чему такая придирчивость?
Свои люди — сочтемся!
За последние десять лет, что приходятся как раз на период наиболее махрового цветения этого театра, отсюда ушли почти все. кто работал здесь прежде. Нет. они еще не пенсионеры. Отнюдь! Просто среди них главный режиссер не обнаружил подлинных единомышленников. Он никого не выгонял, не объявлял конкурс. Но создал такую обстановку, при которой даже те, кто уверял себя и его в том, что ему нравится главный режиссер, вынуждены были покинуть театр.
Правда, совсем как в сказке Маршака?
С ЧЕГО КОНЧАЕТСЯ ТЕАТР,
или
Сказка о глупом Мышонке
в изложении бывалого режиссера
Мой собеседник не нуждается в том, чтобы его представлять читателям. Опыт и мысли известного режиссера содержат несомненный интерес для тех. кто намерен посвятить свою жизнь этой нелегкой профессии.
— Знаете, что чаще всего мешает молодым? Думаете, недостаток образования, скудость ума, отсутствие таланта? Ничего подобного! Все это важно, но решающего значения иметь не может.
Молодых губит нетерпеливость. Для дебюта они выбирают «Гамлета». Как будто до них никто об этой пьесе ничего не слыхал. Но кто позволит какому-то неоперившемуся молокососу ставить трагедию всех времен и народов, даже если он знает, как это сделать?
Формула «Тише едешь — дальше будешь» в нашем деле должна быть усвоена вместе с первыми позывами к режиссерским занятиям. Призвание у каждого обнаруживается по-своему. Лично мне, например, надоело в свое время в течение семи лет на разные лады, не повторяясь, отыскивая «зерно» образа, сообщать: «Кушать подано».