Окопная правда войны
Шрифт:
«... Опишу бездарное наше положение. До фронта доехали с горем пополам, по приезде на второй день вступили в бой с немецкими танками и пехотой, и мы были разбиты вдребезги, немного осталось от дивизии. Наше подразделение в 120 человек было вооружено десятью винтовками, осталось в резерве, но попали в окружение танков и чуть не погибли, удалось выбраться. Сейчас дивизия вновь формируется, стоим от фронта км 13... Никогда бы нас немцы не победили, если бы у нас не было продажи, часто посылают в бой с голыми руками, такая участь постигла не только налгу дивизию, но и другие. Люди голодные, измученные походом вступают в бой с голыми руками. Вот как мы воюем...
«... Сегодня весь день авиация немчуры не давала никакого покоя, хоть зарывайся на 100-1000 метров, а достанет. Наших самолетов не видно было целый день, и это не только сегодня, но было вчера и будет завтра. Нет никакого сопротивления, что хотят, то и творят с наземными войсками... Ведь до чего дошло, что летчик из нагана бьет по пехоте, насколько они не боятся и как низко приземляются. Как не замаскируй окоп — все видит... Ой, сколько сегодня на нашем направлении было самолетов, это ужас и главное то, что одна партия уходит, а другая приходит. Ну где наши самолеты, почему нам не помогают?..» (Квасов Г., 265 истреб. противаганковый дивизион).
«... Вы думаете, что для меня страшен фронт или страшна смерть? На эти вещи я смотрю, как на явления — дождь или снег. Но только одно мне остается непонятным, что у нас кругом обман и насильствие, что мы настолько демагогичны, что не видим действительности и говорим на предмет черный. Так выходит с нашей свободой, с нашей техникой, когда самолеты неприятеля днем и ночью парят в нашем российском воздухе. И, глядя на это, берет сомнение, что у нас развита техника, о которой говорят нам книги и лекторы.(...) Так, сегодня опять предстоит голодный 45-километровый марш ближе к фронту, о котором так мечтают бойцы, ибо голодная угнетающая жизнь всем надоела и желает каждый или смерть, или раны и освобождения...» (Без фамилии и адреса).
«... Нахожусь в очень плохом положении. Вот уже 3 дня, как я не кушал. Немец очень сильно бомбит, а я лежу в окопе голодный, на спине пулемет, стрелять нет сил, хочется кушать и кушать...» (Агапов, 1045 сп).
«... Я нахожусь на волоске от смерти. Сегодня, 15 октября, все кишки перевернуло и сильно рвало. Вся причина в этом — проклятые галушки да каша из пшеницы. Лучше быть голодным, но не есть эту пищу. Вдобавок к этому стали давать муку, вот и представь себе, что мы кушаем...» (Абросимов, 140 ОСБр).
«... Да, дорогая мама, бой здесь с 18 по 20/IX был большой и сейчас он продолжается. 18/IX было начало наступления на этом фронте и “мясорубка” была хорошая. Много было изрублено за эти 2-3 дня и пролито крови, и все ради чего? Из-за славы, власти и богатства какой-то кучки людей... Да, дорогая мама, проведенные мной несколько дней, то есть за 15-20 дней, меня, как говорится, переродили совсем, и сейчас я стал совсем другим, чем был раньше. Только теперь я понял всю политику этой войны, за по и кого мы проливали свою кровь и ложим свои головы...» (Без фамилии и адреса).
«... Наш полк разбили за два дня. Убитых, раненых много, так что тошно глядеть, сердце захватывает. Если вам все описывать, то очень много бумаги надо. Что здесь творится на фронте? Немец так бьет, что нигде нет спасенья. У нас все измена. В тылу и на фронте кормят в трое суток один раз и не досыта. Здесь в лазарете кормят два раза в сутки. Хлеба дают 600
«... Я жив, а через секунду, может быть, убьют, потому что здесь жизнь секундная. Хотя вы и пишете не думать о смерти, но я не думаю, чтобы остался жив, потому что очень сильные бои, много народа перебито, трупы лежат на земле, жутко смотреть, и немцы и наши лежат, бедняги, гниют и никому не нужны, хотя бы похоронили, а то валяются, как снопы. Танки ездят по людям, как по дровам. Танк весь в крови, жутко смотреть. Со мной такие товарищи, которые с первого боя ранены, есть такие, которые не успевают увидеть немца, как его убьют или ранят. Я считаю человека, которого ранили в руку или в ногу, счастливым, а то ведь большинство убивают...» (Коваленко В.И., 422 сд).
Из солдатских писем за 1943, 1944 и 1945 гг.:
«... Я пока жив и здоров. Что будет дальше под этой проклятой Тросной и представить себе не могу. Дядю, Фрол. Мих., ранило под ней, а меня, вероятно, убьют. А все же люди идут грудью на гитлеровскую броню» (Чекалин И.Е. п/п 68577).
«... Мы сейчас пошли в наступление, у нас сейчас самое жаркое время. Дорогой брат, какое у нас сейчас на фронте положение, я даже не могу передать, это один ужас, за время моего пребывания в армии я только что теперь увидел самое страшное, а поэтому я сейчас потерял всякую надежду остаться живым, временами доходишь до отупения...» (Хряпкин И.Д., п/п 66930).
«... Я вам сообщаю про свою жизнь. Жизнь у меня очень плохая, и плохо на нашем направлении, очень сильный бой, и не знаю, останусь живой или нет, положение трудное, вернусь или без ног и рук...» (Казеров Г.Г., п/п 68564).
«... Ты говоришь, что Вам пришлось переживать очень трудно, ничего, те ужасы, что пережил я, когда они приснятся ночью, то просыпаюсь в холодном поту, я стал почти седой, ну, ничего, бог даст, увидимся, но навряд ли, потому что, где я нахожусь, мало кто останется жив...» (Куксин Н.Н., п/п 03335).
«... Дорогой Мих. Ив., ты бы на меня посмотрел, то, наверное, не узнал, как я поправился в обратную сторону. На нашем участке идут большие бои, и не знаю я, придется нам увидеться, что-то не верится. Мы переживаем все невзгоды, жизнь в окопах “роскошная”». (Бегутин И.А., п/п 01165).
«... Ну, еще неизвестно, жив ли я останусь. Мы сейчас ведем бои большие с немцами, и, может, все это к лучшему, страшно все надоело, и конца краю не видно, проклятая война эта...» (Неравный, п/п 71694).
«... Хочу я себя унизить перед смертью, потому что в таком бою все мы смотрим смерти в глаза, но я пока жив, часть моих товарищей погибла, а часть искалечило на всю жизнь...
... А сейчас такие бои, что я не могу даже описать, как воины сдерживают натиск врага, самолеты с воздуха бомбят...» (Челищев, п/п 24085-3).
«... Что с вами теперь вряд ли будет свидание, с 15 июля я нахожусь на передовой позиции, в воздухе шум самолетов, на земле шум пушек, и видно только один дым. Уже терпишь, нет сознания, и ожидаешь каждую минуту себе смерть, а поэтому прощайте, моя родная семья, жаль только своих малых детей, как будут жить без родного отца, сумлевайтесь вы сами, а мене вам надежды нет, через такую страсть не переживешь. Дойдет мое письмо, а меня и на свете не будет, всех моих товарищей из Ертиля убили, один я остался...» (Мурыгин, п/п 01144-м).