Окопная правда войны
Шрифт:
«... Одному богу известно, как это адски тяжело находиться каждое мгновение под угрозой смерти. А сколько мы уже потеряли товарищей? Я не могу об этом писать цифрами, но скажу своими словами, что от нашего взвода осталась жалкая кучка людей. Смерть и только смерть ждет меня. Смерть здесь везде и повсюду. Никогда мне не свидеться больше с тобой, смерть, страшная, безжалостная и беспощадная, оборвет мою молодую жизнь. Где же мне набрать сил и мужества, чтобы переносить все это? Все грязные до невозможности, обросли и пооборвались. Когда же будет или нет конец этой ужасной войне? Прощай, это письмо будет последним (как хотелось, чтобы оно не затерялось, это прощальное письмо). Прощайте навеки» (Иванов, п/п 64064-Б)
«...
«... Какое у нас сейчас положение на фронте, я даже не могу передать. Это один ужас, за время теперь увидел самое страшное, а поэтому я сейчас потерял всякую надежду остаться живым, временами доходишь до одурения...» (Хряпкин, п/п 66930-6).
«... Жаркий был бой, но враг разбил свои зубы у наших ворот, его “тигры” сломали себе шею, пытаясь перепрыгнуть через наш оборонительный хребет. Враг захлебнулся в своей поганой крови. Враг не прошел. В этих боях мы завоевали себе честь и славу и теперь будем гвардейцами...» (Морозов М.А., п/п 18894).
«К вечеру 21 апреля наше подразделение послали в атаку. До чего я был спокоен, сам удивляюсь, как никогда. Я знал куда иду и что может быть. А в голове: ну что же, дома семья, родные, мать, которых я обязан защищать как истинный русский патриот, солдат. Пришли на место, залегли, получили задачу, а вражеские пули то и дело свистят, одна из них как раз ткнулась перед моим плечом. Одного земляка из Татарии успело ранить через человека от меня. Дали сигнал. Бросились вперед перебежками по топкому болоту. Тут пошла стрельба из всех видов оружия. Кругом свистели пули, рвались снаряды и мины, а я бегу и ложусь, бегу и ложусь... Жуткости, боязни никакой не чувствовал, меня как-то толкало все вперед и вперед.
Но пришлось и мне выйти из строя. В одной из перебежек меня что-то сильно стукнуло по голове, и боли не почувствовал. Тут только я не помню, сам упал или свалило. Сначала подумал, что, наверное, это ударило комками грязи, как и до этого было от разрывов снарядов невдалеке. Лежу на правом боку, закрыв глаза. Открыть сумел только правый глаз и увидел, что кровь течет вовсю, залита вся грудь. Ну, думаю, теперь все. Раз ударило в голову и так течет кровь, сейчас вот-вот потеряю сознание — и конец.
А боли никакой не чувствую, только голове тяжело. Лежу, жду и вспоминаю все-все» (Платонов Н.А., 22 сп, 92 сд).
«... В 12 часов дня получили приказ занять немецкие траншеи. Поднялись все из своих траншей, двинулись на немцев. Но ни одного выстрела не было со стороны противника: оказалось, что немцы бежали на новую линию обороны. Миновав немецкие траншеи, мы двинулись вперед и прошли километра 3 на запад, заняли одно сожженное село. Вот здесь немцы нас стали осыпать из минометов и орудий. Впереди шла наша разведка. Погиб один друг из Ижевска — Семенов Михаил...
Вечером заняли оборону. Разместились в немецких землянках. На другой день перешли в наступление на одну станцию и крупный населенный пункт. Идут ожесточенные бои. Фашистская сволочь сильно сопротивляется, цепляясь за этот занятый рубеж...
Всем охота остаться живыми. Но и смерти никто не боится, нужно же кому-то умирать. Без этого не бывает сражений, войны» (Караулов Н.П., 405 опаб).
«... Сейчас мы находимся в лесу около озера. Очень красивое место. Сегодня глушили рыбу, ничего не вышло. Но зато чай пили с черникой. Сейчас послал ребят за ней, думаем
Сами видите, как дела идут» (Саморуков И.В., 576 сп, 115 сд).
«В конце марта встретился с немцами. С тех пор беспрерывно нахожусь на фронте. О г. Ковеле, наверное, слыхала из сводок Совинформбюро. Под этим городом я провозился более 2-х месяцев. Время было тяжелое: дождь, снег, грязь и все прочее. Но мы не унывали, немцев били крепко.
Потом участвовал в прорыве его обороны западнее Ковеля. Вот где немцы почувствовали силу нашего удара. С боями форсировали Западный Буг, перешли государственную границу, прошли много по Польше.
Здесь живут по-разному. Есть небольшое число поляков, которые живут богато, но это единицы. Основная масса крестьян живет очень бедно. Почти ни у кого нет хлеба. Живут только на картошке, ходят босые, так как обуви нет, вообще картина неприглядная. Встречают нас с радостью, видно, что немец им очень “насолил” (Маккий Н.М., 641 сп, 165 сд).
«... Идем в первый эшелон, снова на “передовую”. А эти дни отдыха прожили, можно сказать, замечательно. Расположились в господском доме. Большой, богатый дом. Дорогая мебель. Тепло, чисто, светло. А что еще нужно солдату после походной жизни?
Впервые за много дней, а быть может, и месяцев, спали на кроватях с перинами. Недавно здесь жил помещик, теперь здесь “барствовала” солдатня — наши “славяне”. Я добрался до библиотеки. Досыта покопался в книгах.
Говорят у нас так: “Солдат просто справляет праздник. Нашел масло — значит, масленица, нашел яйца, сметану — пасха, а ничего не нашел да от кухни отстал — значит, великий пост. Так вот и у нас в эти дни была масленица — все пекли блины” (Хмелев Г.В., без адреса).
«Живу я пока что очень хорошо. Чувствую себя пока что тоже неплохо. Правда, иногда побаливает рана на голове, но это ничего, еще терплю. А насчет питания здесь, я уже тебе писал, чего душа желает... В общем, если бы здесь не стреляли, так я бы чувствовал себя как на курорте...» (Соболев М.Н., без адреса).
Из дневника танкиста Панарина Ивана Сергеевича:
«Мы пошли в атаку в Померании. Прорвав оборону немцев, двинулись вперед два танка нашего взвода, шесть горели, убит Литвиненко, нашу машину ударил снаряд, но не пробил. На шоссе мы вышли первыми, подавили очень много немецких повозок — как военных, так и гражданских. На одном тракторном прицепе наш танк встал креном, и поехать ни взад, ни вперед было нельзя. Немцы, видя, что больше танков нет, с гранатами в руках подходили к нам. В машине было много людской крови и конской крови, у нас отказал пулемет, у меня было лихорадочно-нервное состояние, но все же я вылез из машины и стал вместе с Голотенком отбивать немцев фанатами. Скоро подошли наши танки. Немцы — часть убежали, часть — убили мы. Нас буксиром стянули с прицепа, и мы поехали за своими. Вечером недалеко от города Бранденбурга у нас соскочил подшипник ленивца и порвалась гусеница. На шоссе наших близко не было, только гражданские немцы собирались из лесов по домам. Слева были дома, а справа, метров двести, — лес, ехать нельзя. Я достал лобовой пулемет, пять дисков, штук шесть гранат, а остальной экипаж исправлял танк. Шел дождь, было темно и опасно, я открыл по деревне огонь из пулемета, но там видно никого не было. После чего я пошел в дом, достал вина, немного выпили. Напиваться было опасно. Мы по уши в грязи и крови. Подошел 3-й батальон, а потом летучка. Нам стало веселей, скоро исправили машину и поехали дальше. В Бранденбурге выпили еще и ночевали до утра. Я переменил одежду, так как весь был мокрый» (27 февраля 1945 г.).