Окоянов
Шрифт:
Эти императоры уже не были русскими по крови и духу. Сказался предшествующий период кровосмешения и переплетения с европейскими дворами. А родство с народом по крови – очень важная вещь. Только в нем самодержец ощущает себя частью целого народного единства и через себя передает Господнюю любовь к простым людям.
Так что же чужая кровь с Романовыми сделала? – Они стали чище народа, тоньше народа, выше народа. Они стали чужими народу. Они уже не цари, а императоры. Романовы о реформах не страданиями своими чаяли, но холодным размышлением полезности. Такая рассудочность мешает на подвиги решаться. А решаться надо было, Антон! Надо было Александру Первому поклониться простому люду за победу над Наполеоном и даровать
Что говорить про Александра Третьего, который перед лицом революционной волны положился на Волю Божью и ничего не делал, чтобы поднять против нее народный дух. Это ведь огромной работы требует. Начиная с поднятия церкви на достойное место. И конечно, воспитание крестьянской интеллигенции. Без нее заслон революционным настроениям немыслим. А это очень большая работа: тут и богатая школьная сеть, и крестьянские университеты, и крестьянские общества, и крестьянские газеты, и пособия одаренным детям, всего не перечислишь. Но будь сегодня в России такая интеллигенция, принесшая с собой из народных глубин православную веру и поднявшаяся с помощью государства, – она с легкостью поставила бы преграду на пути безумных разночинных щелкоперов, мутивших народную душу.
Или вот Николая Второго и его семью великомучениками называют. И правда, они чудовищно погибли от рук твоих единоверцев. А почему у мужиков сострадания к ним нет? Потому что Николай был для мужиков чужим. Москва, как один человек, задавленных на Ходынском поле хоронила, а их Величество в это время бал по случаю восшествия на трон давали. Каково? А русско-японская война? Не мог «мужицкий» царь послать мужиков умирать в войне с японцами ни за понюх табака. Сотни тысяч погибли. Вся страна сколько лет, обливаясь слезами, «На сопках Маньчжурии» пела. Что, страдал Николай Второй этими смертями, по ночам не спал, слезами обливался? Вот уж, дудки! Если бы страдал, то не ввязался бы еще и в мировую бойню и не потерял бы в ней миллионы жизней. Чего ради?
Не страдали, не любили, не отчаивались ужасной судьбой русских людей самодержцы Романовы. Поэтому можно уверенно сказать, что последние поколения русских царей, хоть и были неглупыми людьми и видели надвигающуюся катастрофу, пытались ее осмыслить, но остановить ее не могли. Ибо только державная вера и горячая любовь к своему народу могли породить в них великое мужество, требуемое для остановки катастрофы. А этого как раз и не хватало. В результате сдвинулась с места народная лавина, понеслась вниз. Вот Ильич и оседлал головку этой лавины и направил ее в пропасть. Народ навсегда запомнит его за то, что он откупорил инстинкт разрушения и поднял с самого дна его души черную муть насилия.
Но это все внешний фасад событий. Есть другая, на мой взгляд, более важная сторона. Ведь если взглянуть на вещи с большой дистанции, то видно, что Николай Романов и Владимир Ульянов были впряжены в одну повозку. Каждый из них по своему выполнял роль могильщика Великой России.
– Ты хочешь подвести меня к мысли, что они были посланы как Божье наказание за отход русских от своей православной миссии?
– Нет. Они были посланы нашему народу как силы чистилища. Если хочешь – с задачей приуготовления к главному историческому акту, который грядет нескоро.
Я думаю, что либо человечество действительно погибнет от раковой опухоли главного агента Антихриста – чистогана, либо его победное шествие все-таки будет остановлено. Но нет на свете никакой другой силы, кроме православия, которая сможет стать в основе этого сопротивления.
А православие при доме Романовых источилось, неимоверно ослабло. Подкрашивать его было поздно. Поэтому Силы Небесные пошли на суровый урок нам всем – попустили его разрушение. Большевики спилят церковь как старую трухлявую яблоню. Но новых ростков они уничтожить не смогут. Не будет на то Божьего позволения. И в далеком будущем новое православие, как Феникс, возникнет из пепла разоренной большевиками церкви и станет истинно народным, несокрушимым. Вот оно-то и сможет вступить в схватку с вселенским Злом. Так что, Антон Константинович, мы с тобой свидетели очистительного пламени.
34
Хохолков торжествовал. Этот тупой чистоплюй Седов решил, что бандиты обозначили на Монастырку ложный след. Не велика ли честь их мозгам! Пусть товарищ Седов скачет в Пою. Много он там найдет! Дело ясное, что бандитам надо было сгинуть до рассвета, они торопились и рассыпали муку. Кто-кто, а Хохолков видит мужичков насквозь. Бывает, такую хитрость покажут, что диву дашься. А бывает – нет тупее на свете скотины, особенно в страхе. Вот сейчас как раз такой случай.
В Монастырке нашли председателя комбеда, пожилого глуховатого крестьянина, который долго не мог понять, чего от него хотят. Потом начал мотать головой и бормотать, что никаких подвод он не видел. Поняв, что с этим тетеревом толку не будет, Хохолков велел двигать дальше. Вскоре остановились на развилке дорог. Редькин объяснил, что одна ведет в Неверово, а другая – в Сонинку. Неверово будет подальше, верст десять, а Сонинка совсем близко от Окоянова. До нее отсюда верст семь.
Хохолков в сомнении осмотрелся. Он не знал, куда ехать дальше, и понятия не имел, к каким выводам надо склоняться. Однако удача явно улыбалась красному командиру. По дороге от Сонинки бежали два парнишки с плетеными лукошками для грибов. Лица их были бледны от страха.
– Дяденьки, дяденьки, там в овраге покойник, – кричали они, приближаясь к отряду.
В овраге, неподалеку от дороги, действительно лежал мертвый мужчина с пропоротым пахом. Солдатские штаны и сапоги его были залиты кровью.
– Вот кого часовой штыком саданул, – догадался Хохолков, – теперь все ясно.
Грузите труп на телегу, прикройте брезентом и вперед, на Сонинку. Бойцы попрыгали в телеги, и отряд, настегивая лошадей, загремел колесами по полевой дороге.
Вслед за ним, высоко в небе, радостно кувыркаясь, неслась невидимая стая нечисти в предвкушении кровавой вспышки, угли которой уже тлели под фуражкой Хохолкова.
Через час запыленный отряд въезжал в село. Солнце миновало полдень. Мирную тишину улиц лишь изредка нарушало пение петухов да блеянье мелкого скота. Кое-где у домов на траве играли дети, в огородах мелькали платки хозяек, добиравших с грядок урожай.
С трудом отыскали председателя комбеда Матвея Кучина. Он был сильно под хмельком и радостно принял гостей.
– А, защитнички-спасители приехали. Слава те! А то жизни нет с этим отродьем. Вот уж поможете нам, так поможете!
– Что за печаль у вас здесь такая, какую подмогу ждешь? – спросил его Редькин.
– Какую-какую. ТОЗ у нас ни хрена не получается. Собралось четыре хозяйства. А на всех три козы и корова. Как ты думаешь, на козах можно пахать? А-а-а! Нельзя. Мы давай лошадных агитировать: приходите, все вам будет. А они не идут. Как быть? Зачем нам ТОЗ без лошадей? Значит, заставить их надо. На то и народная власть, чтобы заставить. Вот сейчас я вас к ним с винтарями поведу, и мы их, леших, сагитируем.