Окрашенное портвейном (сборник)
Шрифт:
– Зима была холодная.
– И главное, никто не ожидал, что будет такая холодная. Ждешь, ждешь зиму, а потом удивляешься, почему она такая холодная, – поддержал я светскую беседу.
– Ты, наверное, знаешь, что у моих избирателей в эту зиму проблемы с теплом были. Очень сильно в домах мерзли.
– Мерзли не только твои избиратели. Если вас, депутатов послушать, то получается, то вся страна мерзла.
– А ты всех не слушай, ты меня слушай. Ты ведь понимаешь, что я не могу допустить, чтобы мои избиратели и дальше мерзли. Надо
– Сколько нужно твоим избирателям, чтобы согреться?
– Сто пятьдесят.
– Значит, пятьдесят.
– Нет, мы уже точно посчитали, девяносто.
– Семьдесят пять. И, как обычно, на нужды государства.
– Понял, пять процентов.
– Петр Сергеевич, у тебя только один избирательный округ, а за нами, за государством вся страна. Десять.
– Семь, и домик в деревне для ветеранов государства.
– Договорились, и еще два процента на нужды партии.
– Юрий Иваныч, это же грабеж среди белого дня. Мы ж с тобой и так в одной партии. Мне ведь тоже надо будет на нужды партии отстегнуть. Один.
– В партии, может быть, и в одной, но в отделах разных. Не жадничай, Петр Сергеевич. Вспомни Савву Морозова, он с большевиками последним делился. Полтора.
– Это не ко мне, это к Абрамовичу. Это он партии и клубы покупает. Ноль пять.
– Не скромничай. Ты, я слышал, клуб футбольный прикупил. Ноль семьдесят пять.
– Уговорил. Сам понимаешь, футболистов тоже кормить надо.
– Только из-за нужды твоих спортсменов, соглашаюсь на эти ужасные условия. Давай выпьем за твоих избирателей, пусть они порадуются за такого замечательного народного избранника, как ты.
Выйдя из ресторана на свежий воздух, мы одновременно почувствовали недопитие. В ресторан решили не возвращаться, а поехали к депутату. Посидели очень славно у него два дня. На все телефонные звонки очень мило и конкретно отвечал автоответчик: «Уважаемы коллеги, члены правительства и мои дорогие избиратели. К сожалению, в данный момент я не могу подойти к телефону». Приходя на некоторое время в себя, Петр Сергеевич говорил мне: «Видишь, нет, ты видишь, какой я человек. Ни слова лжи своим избирателям». Я видел, и мне тоже захотелось иметь такой автоответчик. Да, и Любка, точно не его дочь, так как в квартире ее ни разу не видел. Как позже выяснил, она была всего лишь дочерью заместителя министра. Ну, что делать? За неимением гербовой бумаги, пишем на простой.
Через неделю я снова встретил Любку в Александровском саду. Оттуда пошли к ней домой, с папой знакомиться. Заместитель министра оказался милейший человек, с которым, естественно, у нас оказалось очень много общих знакомых. Остаток вечера пили за помолвку, на которую папа дал согласие. Мы сразу договорились, что я буду звать его «папой», а он меня «сынком». Когда Любка отлучилась на кухню, папа пригнулся ко мне, и сказал:
– Сынок.
– Да, папа, слушаю тебя внимательно.
– Ты надеюсь, понимаешь, что я тебе отдаю самое дорогое, что у меня
– Квартиру что ли. Спасибо, папа. Мне у тебя очень нравится. Завтра же перееду.
– Нет, сынок, не квартиру. Жить ты у меня не будешь. Я тебе дочку отдаю. Понял, сынок?
– Теперь, понял, папа. Люба – очень замечательная девушка. И можем вполне, жить у меня. Она сегодня же переедет ко мне.
– Зачем спешить, сынок? Я же вас не гоню. Завтра Люба к тебе переедет. Так ты понял, какое я тебе сокровище отдаю? Оценил?
– Конечно, оценил, папа. Я, наверное, за это сокровище что-то должен?
– Догадливый ты у меня сынок. Пузырь ставь…
Последними словами должны были стать «похлопочи мне перед премьером о должности министра»… Но наша нянечка с этажа Прасковья Николаевна сбила ход моих фантазий беспардонным окриком.
– Юрк, вставай. Хватит валяться. К тебе жена пришла.
Я ничего не ответил, но всем своим видом, выражая внутреннее неудовольствие, лениво поднялся с кровати. В комнате для посетителей сидела Маняша.
– Здравствуй Юрочка. Как себя чувствуешь? – Маняша привстала мне навстречу.
– Здравствуй. А что ты моей женой представляешься? Какая ты мне жена. У меня Любка жена. Только она, зараза, совсем не навещает меня. А ты все ходишь и ходишь. Чего тебе надо? – я все еще был раздражен, что так беспардонно меня оторвали от моих фантазий.
– Юрочка, я не называюсь. Это в больнице так решили. Видят, что я часто к тебе хожу. Вот и назвали.
– Ладно, ладно, – сменил я гнев на милость. Все равно, чего пришла? Только вчера была. Еще не успел все сожрать.
– Юрочка, я к тебе с плохой вестью пришла. Любочка твоя умерла. Вчера.
– Допилась, значит, – новость я воспринял равнодушно. – С отцом своим, небось нажралась.
– Она, Юрочка, случайно из окна выпала. Подошла покурить к окну, и выпала. Ты не переживай сильно. Сразу насмерть. Не мучилась бедная. Вот и пришла к тебе сегодня поэтому, чтобы новость печальную сообщить.
– А я и не переживаю. Чего мне переживать? Я знал, что такое рано или поздно случится. А хоронить-то, кто ее будет? На отца ее надежду никакой. Я здесь в больнице. Хоть и была она стервой, но похоронить все равно по – людски надо.
– Юрочка, ты не беспокойся. С похоронами я все решу. Я тут с твоим врачом говорила, чтобы тебя на похороны отпустить. Он сказал, что это невозможно, что, может быть, стресс, и весь курс лечения прахом пойдет.
– Все правильно он сказал. Какой нормальный врач из психушки меня выпустит?
– Значит, ты не будешь настаивать, чтобы тебя выпустили? – обрадованно спросила Маняша.
– А чего настаивать? Настаивай, не настаивай, все равно не выпустят. Да и привык я уже здесь. Обжился, можно сказать. Зачем мне куда-то идти? С Любкиным отцом жить? Чтобы через неделю сюда снова загреметь? – в моих словах была горечь, которую я пытался (или не пытался?) скрыть под внешней бравадой.