Окурки

Азольский Анатолий

Третья рота войну знала только по сиренам воздушной тревоги, а о сроках своей жизни имела весьма смутное понятие. На войне, мол, убивают, это точно, может случить­ся так, что их тоже убьют, во еще более вероятно, что убьют не их, а кого-то другого или. других, скорее всего – Первую роту, которая бестолково стреляет, так и не научилась правильно писать боевой приказ, нарушает воинские поряд­ки и не изучает книгу товарища Сталина и статью Вороши­лова. «Шибко они у меня грамотные, – не раз жаловался Христич. – Все они у меня хорошие, с девушками хорошими переписываются, стихи сочиняют, но … – Христич делал паузу. – но – дурни».

Вражда между ротами была явкой, офицеры ее осужда­ли, не препятствуя ей однако, потому что свыклись со здоровым армейским соперничеством , когда каждый род

войск считал себя наиглавнейшим. Во что эта вражда может вылиться – не предполагал никто, и офицеры в полном замешательстве собрались в штабе, когда после ужина все три роты закрылись в казармах, забаррикадировались, если уж выражаться точнее, в переговоры не вступают, затаи­лись, ждут… Чего ждут?

Андрианов в штаб не пришел. Он принес с собою из баньки приятную усталость, острый запах облитых водой головешек да березовый дух распаренных веников. Он лег на койку и закрыл глаза. Он слышал, что говорит ему Христич, напускавший на себя страхи, и не хотел двигаться. Он ничего не боялся. Два часа в баньке дали ему лишних три месяца жизни, и плевать ему на то, что роты сейчас перестреляются, как ожидает того Христич. Иван Федоро­вич, человек глубоко военный, всегда определял меру собственной вины и грядущего наказания. Если роты действи­тельно взбунтовались, то наказывать будут тех, кто ими командует. Если начнут стрелять, то виновны опять же командиры рот, а не он, капитан Андрианов. Стрелять-то будут патронами, неизвестно где добытыми, но никак не полученными на складе. Все акты о списании патронов подписаны и утверждены, остаток в ящиках, ящики под замком, там же двадцать СВТ и восемь ППШ, В2-милли-метровый миномет и лотки с минами. Лично ему ничто не грозит. Он здоров и силен, в чем убедился только что. Через две недели курсантам пришлепают на плечи погоны, он же простится с ними, отправится в госпиталь и догонит их в действующей армии.

Дважды ночью его пробуждали выстрелы, но сон побеж­дал, – и снился ему Ленинград, набережная Мойки, где жила разлюбившая его женщина. Утром Христич сорвал с него одеяло. Андрианов не торопился, с наслаждением .вымылся. На совещание он опоздал, но прибыл не последним: от КПП, возвращаясь из Посконц, бежали к штабу три офицера. «Погоны сорву! – орал на них начальник штаба. – По бардакам шляетесь!»

Все наконец были в сборе. Полчаса назад со станции прикатил начпрод, привез новость, из-за нее и приказано было собраться.

Все телефонограммы последних дней отправлены в ни­куда! Штаба округа нет! Самого Степного округа тоже нет! Расформирован! То есть преобразован в Степной фронт. Сменен командующий: не Попов, а Конев теперь. Что с курсами, будет ли выпуск и когда – никто не знает. И знать пока не надо, потому что сейчас главное – это отобрать аккордеон у Третьей роты.

Иван Федорович навострил уши, ловя каждое слово и высчитывая, кого накажут за аккордеон, когда-то принадле­жавший Первой роте. Никто там не умел играть на трофейном имуществе, в талантливой Третьей же, полной художников и поэтов, отыскался музыкант, и не один, Первая рота за просто так аккордеон им не отдала, тем пришлось в оплату выстоять три караула и семь вечеров чистить картошку. Теперь, ока­зывается, Первая рота потребовала возврата не ей уже при­надлежащего инструмента, из-за чего вчера и произошла драка, в любом случае наказуемая, были произведены четыре выстрела, кто в кого стрелял – неизвестно.

Что делать – никто не знал. Офицеры думали, гадали. Кто-то предложил ничего не делать. Пусть штаб Степного фронта решает.. Спохватятся же там, вспомнят, что 15 июня надо издавать приказ о присвоении курсантам офицерского звания. Аккордеон же – отобрать, но для того лишь, чтоб уничтожить. На совещание ворвался дежурный по курсам, с еще одной новостью, не столь, "правда, оглушительной. Роты в столовую не пошли, сидят в казармах, как и вчера.

– Висхонь, – произнес кто-то, и все поняли. Только Висхоня могут сейчас послушаться роты, ему, фронтовику, они подчинятся. Вот пусть он и расхлебывает им заваренную кашу. К тому же его назначили не так давно ответственным за спецмероприятие. А то что ж получается, возмутился кто-то, накуролесил здесь, а сам в сторону?

Андрианов ушам своим не верил. Позавчера те же офицеры мстительно требовала ареста Висхоня, сегодня же зовут его на помощь, согласны уступить власть.

Обстановку разрядил Сундин, не желавший связываться с Висхонем, за которым хитрый и ловкий Калинниченко. А почему, спросил Сундин, сам командир Первой роты капи­тан Лебедев не может подавить бунт и отобрать у своих подчиненных оружие?

– Сперва пусть Христич аккордеон отдаст! – возразил тот с горячностью, и офицеры надолго замолчали, сраженные этим детским доводом. Командиры рот, как уже давно подметили преподаватели, подчинили себя ротам, вобрали в себя все то худшее, что в ротах было, и не только командиры рот, но и взводные. Спрашивали же они у Христича о всем непонятном в газетах, как будто командир Третьей роты знал то, что в сумме знали все недоучившиеся студенты.

Неожиданно взял слово самый неприметный офицер курсов лейтенант Кубузов, командир 4-го. взвода Второй роты. Этот небольшого росточка юноша казался обиженным с детства, и многие, говоря с ним, остерегались смотреть на него прямо, чтоб не встречаться с взглядом постоянно злых косящих глаз. Ни одна фуражка не могла удержаться на его очень маленькой голове, в которой, как вдруг поняли офи­церы, хранились весьма ценные мысли. Кубузов от волнения и злости говорил на странном русском языке, ставя рядом блатные слова и те, какими полон устав караульной службы, вклинивая в них выражения, которым звучать только в церкви. Видимо, это был детдомовский жаргон, вываленный еще и)в провинциализмах, Иван Федорович происходил из семьи, где русский язык почитали, домашнее воспитание дополнилось женщинами взбаламученной страны, в любов­ных истомах порой звучали диковинные словечки. Андриа­нов почти все понял в речи Кубузова, тем более что тот кривил расползавшиеся в злобе губы очень выразительно, они складывались в значки, какие видишь на военно-топо­графических картах. Беспощадно-суматошная речь Кубузова сводилась к тому, что с самого начала на курсах неправильно была поставлена служба .и по неизвестно кем отданному преступному приказу с новобранцами цацкались, а надо бы гонять, как Сидоровых коз, с винтовкой на плече до пота, ежедневно и ежечасно, все шкуры содрать с них, но согнуть в бараний рог, сутками чтоб жратвы не видели, чтоб под дождем и снегом маршировали до изнеможения и опупения эти сявки, чтоб за малейшую провинность – под трибунал на передовую, а то ишь расхристосились здесь, гниды про­клятые…

Конкретно же Кубузов предлагал следующее: Вторая рота почти полностью вооружена, поскольку в казарме пятьдесят винтовок, а 1-й взвод в карауле. Рота только ждет приказа – по четыре человека на каждую вышку, караул усилить полувзводом автоматчиков, казармы бунтующих рот окружить и держать под дулами автоматов, после чего вызвать заградотряд НКВД, а уж в НКВД знают, как поступать с теми, кто в военное время нарушает присягу.

– Пусть они, – пригрозил Кубузов бунтовщикам, – собственной юшкой умоются!

О «юшке» раньше никто не слышал, но смысл поняли.

– Действуйте! – приказал начальник штаба, К полному удивлению офицеров, та рота, которую шпыняли все, кому не лень, к которой придирались на всех разводах и построениях, проявила вдруг невиданный напор и неслыханную прыть. Шестнадцать человек метнулось к вышкам, были проверены прожекторы и сигнализация, по команде Кубузова автоматчики пустили устрашающие оче­реди вдоль забора. Потом наступила пауза. Все ждали дальнейшего – либо стрельбы из казармы Первой роты, либо аккордеона Третьей: играя на нем вчера, Третья довела Первую до остервенения, до выстрелов.

Прошло полчаса. Все казармы ничем не связывались, ни телефоном, ни устными переговорами, тем не менее во всех казармах стало известно: где-то неподалеку высажен немец­кий десант. Как возник слух о нем – не знал никто, он подержался бы с часок и улетел в небо, но самый умный на курсах начальник ПФС Рубинов шепотом предложил на­чальнику штаба то, до чего не додумались раньше. Послали за Христичем. Тот решил разделить судьбу своей роты, сидел у входа в казарму на скамеечке, ждал заградотряда НКВД, разжалования, чего угодно, но только не того, что приказал ему начальник штаба.