Окурки
Шрифт:
Солнце уже выгнало туман из балки, когда он проснулся. Снял с себя руки и ноги женщин, выбрался из будки, поднялся наверх, залег в кустах. Забор – в километре, что и ним – не видать, в ветре была горечь горелой резины. Труба не дымила. Выстрел. Потом еще. Что-то задвигалось, набегало. Сухо протутукала автоматная очередь. По солнцу – около десяти утра. И наконец запылила дорога, Третья рота пошла вливаться в 293-ю дивизию. Андрианов съехал вниз по скользкой траве, разбудил женщин, сказал им: глаз не сводить с крайней караульной вышки, как появится на ней белая простынь – идти к забору.
Ключи начпрода позвякивали у него в кармане, равнодушно глянул он на сбитые со складов
– Партийку сметаем, капитан, да?.. выиграешь – не заберем, проиграешь – прихватим.
Шахматы – из красного уголка при казарме Третьей роты. Оттуда и подшивка «Красной Звезды».
– С немцами поиграй…
Ястребиные глаза нашли на земле что-то любопытное, начальник наклонился, поднял, всмотрелся. В руках его был осколок мины.
– А мина-то немецкая… – задумчиво молвил он, и мысли его свернули на хоженую тропу.
– Три женщины, – из немецкой агентуры предположительно, – фланируют в районе станции, сейчас скрываются в близлежащих пунктах, не встречал?
– Не попадались. – Он скрытно ходил к женщинам: не хотел, чтобы Тося видела его. Какой-то стыд был перед нею.
– Где этой ночью был?
– Здесь.
– Кто ж стрелял?
Курсанты. Третья рота. Баловались перед фронтом. Эти ястребиные ребята в одну кучу сгребли поджог, десант, агентуру, бандформирование, женщин, парашютистов и совсем запутались. Уехали чрезвычайно озабоченными, в райцентр. Студебеккер дважды выползал на горбы дороги и прятался во впадинах. Потом машина скрылась в пыли, и Андрианов вывесил белую простыню.
– Конюшня, – сплюнула Томка, глянув на казармы. Люська шарила по тумбочкам, Варвару потянул к себе склад. Андрианов раздвинул пустые ящики, закрывавшие потайную дверь с неприкосновенным запасом начпрода. Продуктов хватило бы на всю деревню, Варвара упала на ящики, никого не подпускала к ним. Расплакалась: «Не довезу! Ой, не довезу!»
Добычу разложили по четырем вещмешкам, Варвара не выпускала из рук дополнительный узел. Люська блаженствовала, уплетая колбасу, а Томка места себе не находила, заглядывала во все углы. Круговым движением плеча подозвала к себе Андрианова.
– Я ведь, Иванушко, в казармах воспитывалась и отвращение у меня к ним, отец у меня из кадровых. И муж полком командовал, из грязи да в князи, на что у отца ушло пятнадцать лет, у него за три года получилось, одним махом. Прослужил после училища три года, стал командиром роты – и тут же полк, вместо арестованного командира.
– А зачем ему изменяла?
– В отчаянии была, в страхе, вот что думалось: если так быстренько можно забраться на вершину, через ступеньки перепрыгивая, то и полететь вниз, упасть, сверзиться – плевое дело. Как въехали мы в квартиру комполка, так я сразу представила обратный путь. Полетит мой Петруша вниз, мимо комбата, мимо роты и взвода, и упадет рядовым красноармейцем или того хуже. Своя жизнь кончилась, когда поселилась среди чужих вещей, отдали нам всю обстановку. Я поняла, что долго Петруша не покомандует. И точно: в академию, а там учиться не дали, обратно в округ, я чемоданы не успевала закрывать и открывать, и на новом месте не раскрыла. А в войну бежала с ридикюлем, соседка в Минске догнала, от нее и узнала о гибели Петруши.
Он выстроил женщин, придирчиво осмотрел их, порадовался тому, что вместе со всеми дамскими причиндалами сгорела губная помада. Женщины выглядели достойно, гимнастерочки подогнаны, юбки не мешают ходить, сапожки ладненькие, воинские звания свои все помнят, фамилии тоже, что кому говорить – назубок выучили. Томка начинала входить в роль и глянула на номер пистолета, сверяя его с указанным в разрешении.
Прошли пять километров, отдаляя себя от Посконц. Потом Люська сбросила с плеча вещмешок.
– Надоело, – зло сказала она. – Какого черта мудохаемся? Мы что – заготовители? На всю варькину деревню несем жратву. Так пусть сама и тащит!
Томка повалилась на траву, задымила, держала нейтралитет. Люська не унималась, предположила, что Варька сестер да братьев придумала, снесет продукты на рынок и купит себе платье из крепжоржета!
У Варвары слезы брызнули от обиды, стала клятвенно уверять – да есть у нее братья и сестры, шесть человек, мать больная, папка погиб в прошлом году, похоронку прислали, не выживут они без того, что приносит им она, помрут с голодухи, по сто граммов зерна доли на трудодень, коровы нет, коза тощая, брыкается при дойке и дает всего полтора литра молока…
– Ну вот! – обрадовалась Люська. – Так тем лучше! Сдохли они уже, не все, так половина. Вот и тащи сама на трех человек!
Примирила всех Томка. Сделала гимнастический мостик, выпрямилась, потянулась, как кошечка.
– Ты, Люси, не на своей хазе. И понимать должна: Варька на эту жратву любого мужика приманит, вместе они и прокормят весь выводок.
Подняли мешки, пошли дальше. Тропа подвела к речке, разулись. Держа мешки и сапоги над головами, по колено погрузились в воду. На том берегу подкрепились консервами. Люська слопала две банки, полезла уже за третьей, тогда-то подруги рассорились опять, Люське напомнили ее излюбленный прием: получив от мужчины деньги или что еще, она тут же начинала плаксиво уверять, что никто ничего ей не давал.
– Как не стыдно! – укоряла Томка. – Некультурно. Невоспитанно. Бери пример с Варьки. Она хоть из деревни, но честная.
– А ты?.. Ты сама! Помнишь того майора на станции? С которым ты поднялась в вагон? Часы ты с него сняла. Часы ты – слямзила!
– Он их сам дал мне! Сам! Свидетели есть!
– Нет свидетелей!
– Есть!
Вмешался Андрианов.
– Младший сержант Гайворонская! Отставить разговоры! Когда показалась дорога с автомашинами, он еще раз проинструктировал: не забывать новых фамилий, помнить, что сопровождают больного офицера, Варвара же еще и демобилизованная, едет на родину рожать, беременная.