Олег Рязанский
Шрифт:
Если три войска сольются, то у Москвы не останется ни малейшей надежды, даже если пришлют свои полки Новгород, Тверь и Нижний Новгород.
Дмитрий осунулся, перестал спать, часами сидел с Боброком над чертежом русских земель. Степан часто видел его, поскольку трудился в соседней палате с отданными под его начало писцами и дьяками. Он вновь и вновь пересчитывал силы, идущие к Коломне для соединения с московскими полками. В списках мелькали всё те же имена князей. И наконец, осознав, что войск слишком мало по сравнению с Мамаевой ордой и его возможными союзниками, Степан обратился к Боброку:
— Прости, воевода,
— Думали мы о том, сотник. Страшно. Собрать ополчение не трудно — народ ныне так настроен, что лишь кликни клич. Ну поднимем. Придут они на поле брани — необученные, плохо вооружённые, пешие против татар, которые с детства на коне с луком и саблей в руках. Скольких кормильцев земля потеряет? Кто весной в поле сеять выйдет?
— А без ополчения втрое меньше у нас войска, чем у Мамая, — угрюмо промолвил Степан.
— Не втрое. Уверен, что и без набата придут ополченцы, хватило бы только на всех оружия.
Двадцатого августа в московских церквах началось богослужение.
Митрополит Киприан, отслужив молебен в Успенском соборе, облачённый в сверкающую золотом и драгоценными каменьями ризу, вышел вместе со всем синклитом и соборным хором на высокую паперть. Площадь перед Успенским собором и далее, до самых кремлёвских стен, была запружена вооружёнными людьми. Ударили колокола. Все опустились на колени. Киприан благословил воинов. Дмитрий подошёл, преклонил колено, поцеловал руку владыке, поднял глаза — по щекам старого грека, полюбившего Русь как родину, текли слёзы.
Дмитрий встал, протянул руку, и меченоша вложил в неё сверкающий золотом шлем. Великий князь водрузил его на голову, и в тот же миг тысячи воинов встали с колен, а колокола умолкли.
— Братья, други! — сказал Дмитрий, не повышая голоса — стояла такая тишина, что слова его донеслись до самых дальних рядов. — Верю в победу!
Он спустился с паперти, ему подвели коня, князь сел в седло и, не оглядываясь, поехал к Константино-Еленинским воротам.
Княгиня поднялась на красное крыльцо терема и застыла на последней, верхней ступени с поднятой рукой как изваяние. Стояла, вытирая слёзы.
Вслед за Дмитрием двинулись воеводы, дружина, воины. Кремль опустел. Княгиня легко, словно молоденькая девица, взбежала на самый верх воротной башни и смотрела, как бесконечной тёмной лентой уползает по мосту войско за Москву-реку, растворяясь вдали...
В Коломну шли тремя путями. Главные силы под командованием Дмитрия двигались через Котлы, полки князя Владимира Андреевича Серпуховского — через Бронницы, остальные войска с князьями белозерскими пошли Болвановским древним шляхом.
Как и рассчитывал Боброк, в Коломну московские полки прибыли утром двадцать четвёртого августа. В окрестностях города уже стояли тысячи пешцев-ополченцев в надежде, что князь определит их в строй.
В Коломне Степан улучил минуту и обратился к воеводе Боброку с просьбой отпустить его в войска.
— Потерпи ещё, — ответил Боброк. — Ты мне здесь нужен. Соберутся полки со всех земель, урядим их, обустроим, определим пути навстречу Мамаю...
— Тогда и отпустишь? — с надеждой спросил Степан.
— Тогда поедем мы с тобой приглядывать поле для битвы — так, чтобы нам было сподручно, а татарам неудобно. Умно выбранное поле боя способно уравнять силы.
Тем временем Мамаевы полчища неотвратимо приближались. Каждый день один, а то и два гонца приносили сообщения от сторожевых сотен Мелика о продвижении татар. Возвращались и лазутчики. Сведения о численности Мамаева войска были противоречивы, иногда путаны — да и кто мог сосчитать степняков в походе? Но даже примерная цифра превзошла ожидание: получалось двести пятьдесят тысяч! Полчища эти пока топтались в степи: скорее всего, Мамай выбирал направление главного удара.
Наконец, — московские воины стояли у Коломны уже два дня, поджидая союзников, — пришло посольство от Олега Ивановича Рязанского. Возглавлял его боярин Корней. Уже по одному этому Степан догадался: не доверяет пергамену рязанский князь, на словах главное передаёт.
Принимал Дмитрий Московский посла в походном шатре. Он стоял без шлема, но в колонтаре [58] , окружённый воеводами, рядом с братом Владимиром Серпуховским. Степан пристроился позади всех.
Корней за прошедшие два года ещё сильнее раздался вширь, так что поклонился великому князю с трудом, едва согнувшись в поясе. А может, это Олег Иванович не велел своему боярину уж больно-то кланяться Москве. Он передал грамоту, Дмитрий Иванович неспешно сломал печать, развернул, прочитал, передал Владимиру Андреевичу и обратился к боярину:
58
Колонтарь — доспех из блях и колец.
— Только ли о моём здравии спрашивает Олег Иванович?
Корней оглядел окружавших князя воевод.
— Тут все близкие, свои, ни от кого тайны у меня нет. Говори, боярин!
— Велел Олег Иванович тебя упредить, что Мамай идёт с несметным войском на залесские земли и что путь им намечен от реки Сосны к реке Красивая Меча.
Великий князь молчал, кивая головой, как бы подтверждая всё сказанное боярином и вынуждая его продолжать речь.
— Передовые сотни Мамая уже переправы наводят на Сосне. — Корней умолк.
— Что ж, боярин, — заговорил Дмитрий Иванович, — передай брату моему Олегу Ивановичу нашу благодарность за дружбу его и заботу. Только, думается, ты и сам видел у Коломны: опоздал рязанский князь с предупреждением. Собираемся мы встречать незваных гостей всей Русской землёй. Выступит ли он с нами?
— Ты же знаешь, великий князь, после твоей победы на Воже прошёл проклятый Мамай по нашим землям чёрной тучей, оставил за собой пожарища и трупы, увёл людей в полон, обескровил Рязань. Не пополнили мы ещё полки, не встать нам в чистом поле.
— Отсидеться за нашей спиной надумали?
— До сего времени Москва всё больше за спиной Рязани отсиживалась. — Корней побагровел от гнева, задрал гордо бороду.
— Ладно, ладно, боярин, — сказал успокаивающе Дмитрий Иванович. Он чувствовал, что посол сказал не всё, но не мог понять, почему тот медлит. Было ясно, что несказанные слова и есть то главное, ради чего послал князь боярина. Не настолько же наивен Олег, чтобы предполагать полное неведение москвичей о движении войск Мамая в придонских степях.