Олеко Дундич
Шрифт:
— Я скажу, — ответил Дундич после некоторого раздумья. — Сбросив царя, русские не стали нашими врагами. Пусть негодуют живковичи и хаджичи — от этого наша любовь к новой России, вера в нее не пропадет, не погаснет. И если меня спросят: «Уедешь ли ты, подпоручик Дундич, во Францию?» — я не задумываясь отвечу: «Остаюсь в России». А что ты, Милан, скажешь?
— Подумаю, — уклончиво ответил Чирич. — Рыба ищет где глубже, а человек где лучше. Надо прикинуть, стоит ли кукушку менять на ястреба.
…Когда Дундич вернулся в полк, на плацу уже были сооружены деревянные помосты
После завтрака начался публичной опрос солдат и офицеров.
Старший офицер штаба, державший в руке список всего личного состава, выкрикивал:
— Андрич, Вукович, Гирич…
По правую сторону становились те, кто оставался в корпусе, по левую — кто навсегда порывал с ним.
Когда очередь дошла до Дундича, он не спеша взошел на помост. На его смуглом лице не было и тени волнения. Плац утих. Сотни глаз пристально смотрели на подпоручика: что он скажет?
— Остаюсь в России, — ответил Дундич, делая ударение на последнем слове, — чтобы в составе русской армии продолжать борьбу с немцами.
— А на французском фронте разве нам не придется иметь дело с теми же немцами? — не без ехидства спросил штабной офицер.
— С русскими без царя немцев бить сподручнее.
— Молчать! — остановил Дундича Хаджич. — Король повелевает офицеру своей армии подчиниться сербским законам.
— Мы не в королевской Сербии, а в свободной России. Сербские законы здесь не действуют…
— Бывший подпоручик Дундич! Именем его величества я лишаю вас офицерского звания, всех наград и отличий.
Сорвав с Дундича погоны, Хаджич повернул голову влево, в сторону тех, кто заявил о выходе из корпуса.
— Предупреждаю в последний раз. Если вы не уедете с корпусом, останетесь в России, то ваши глаза никогда не увидят голубого неба Сербии, ее гор и садов, а к вашим семьям мы применим…
Полковник сделал паузу.
— Мы уже это слышали от императора Франца-Иосифа, — крикнул кто-то.
В разгар мировой войны император издал указ о том, что каждый бывший солдат или офицер австро-венгерской армии, вступивший в славянскую дружину и попавший в плен на фронте, будет повешен без суда и следствия, а члены его семьи — расстреляны. Предупреждение Хаджича напоминало добровольцам о том, что, в случае выхода из корпуса, с их семьями, оставшимися на родине, при освобождении Сербии королевские опричники поступят точно так же.
— Наши семьи нас поймут, они нас оправдают, — выпалил Дундич, сходя со ступенек.
— Объясняться будете в Дарнице…
Хаджич объявил, что все, кто выходит из корпуса, по соглашению с правительством Керенского, будут переведены на положение военнопленных и отправлены в Дарницкий лагерь.
Что собой представляла Дарница, многие «выходцы» знали. Грязные, сырые бараки, окруженные колючей проволокой, понурые фигурки, бредущие под вооруженным конвоем, хлеб да вода.
Но Дундич не попал в Дарницу. За несколько часов до окончания опроса он тайком огородами ушел на близлежащую железнодорожную станцию. Выйдя на перрон, Олеко бросился к проходившему товаро-пассажирскому поезду
— Вы сумасшедший! — закричал он. — Вам что, жизнь надоела?
Вспыльчивый, не терпящий поучений, Дундич искоса посмотрел на парня. Это был юноша лет двадцати, с загорелым лицом, с маленькими черными усиками. Его большие глаза излучали доброту.
— Лучше под колеса, чем гнить в Дарнице, — тяжело дыша, ответил Дундич.
— За какие грехи?
— Я ослушался самого короля Сербии…
— В наше время это уж не так страшно. Да и сербского короля, как мне известно, в России нет.
— Здесь его ставленники. Они хотели меня отправить во Францию, но я остался в России.
— И правильно поступили. Теперь в России решаются большие дела. Они касаются не только русских, но и сербов, всех честных людей. Над Россией уже больше не парит двуглавый хищник. От орла, о могуществе которого было создано столько легенд и песен, осталась мокрая курица.
— А на сербском гербе двуглавый еще сохранился, — заметил Дундич. — Ненадолго! Вот разобьем немца, кончится война, люди вернутся домой и начнут новые порядки устанавливать. Русские прогнали Романовых, а мы, сербы, прогоним Карагеоргиевичей… Королевская династия, — пояснил Дундич. — До нее Сербией правили Обреновичи.
— Про одного сербского короля я недавно читал, — подхватил юноша. — Его вывел на чистую воду наш дядя Гиляй. Это так русского писателя Владимира Гиляровского в народе называют. Мастер он на все руки: сочиняет стихи, пишет фельетоны, играет на сцене, а в свое время отлично воевал с турками. Дядя Гиляй первый среди русских был награжден орденом Душана Сильного.
— Это — высший сербский орден.
— Он-то и открыл дяде Гиляю доступ в королевский дворец. В Белград писатель приехал в тот день, когда король Милан, этот кумир парижских шансонеток и герой игорных притонов, устроил покушение… на самого себя. Хитрюга! Хотел таким путем избавиться от тех, кто требовал демократических свобод. И все было бы шито-крыто, если бы дядя Гиляй не опубликовал статью в московской газете, разоблачающую козни Милана, и если бы эту статью потом не перепечатали многие европейские газеты. Сербский король приказал отправить разоблачителя на виселицу, но дядя Гиляй избежал ее. Его спасло то, что он был подданным другого государства. Я представляю себе, как при королях живется вашим соотечественникам.
— Не сладко, — ответил Дундич. — Карагеоргиевичи враждовали с Обреновичами из-за власти, но обе королевские династии одинаково плохо относятся к народу.
— Все короли и цари — на один манер. Русский царь и сербский король — два сапога пара.
…Проехали станцию с небольшим базаром и скучающими молочницами. Дундич вспомнил, что с утра ничего не ел, и ему захотелось выпить кружку молока, но поезд, не задерживаясь, прошел мимо привокзального базара.
— Вы голодны? — спросил юноша. — У меня есть булка, правда, черствая. Хотите? Я с вами поделюсь. — И юноша протянул Дундичу полбулки.