Олений заповедник
Шрифт:
– Правильно. Ты же знаешь, что я думаю о кинопроизводстве.
Муншин положил руку Айтелу на плечо.
– Мне нравится сюжет, – сказал он, – и я знаю, в чем его недостаток. По крайней мере мне кажется, что знаю.
– В чем?
– Он не приковывает внимания. – Это был смертный приговор. – Чарли, сюжет слишком унылый. Это дешевка. Твой герой – зануда. Он зарабатывает тысячи долларов в неделю на ТВ и вдруг решает все бросить. Ради чего? Чтобы отправиться помогать людям? Покончить со страданиями? Да твою картину засмеют. Ты думаешь, зрители готовы платить деньги за то, чтобы им сказали, что герой картины лучше их?
Айтел не стал с ним спорить. С каждым словом Колли все глубже закапывал его надежды. Он вдруг понял, что шедевра не получится. Наверное, потому он и стал рассказывать это Муншину, стремясь убедиться, что ничего не выйдет: по всей вероятности, он это знал все время, но нужно было, чтобы кто-то ему об этом сказал. Возможно, теперь он перестанет зря тратить силы. Чувство облегчения охватило Айтела, – знакомое чувство облегчения: он избавился от бремени.
– Знаешь, – сказал Муншин, – я вижу способ сделать так, чтобы эта вещь имела успех. Нужна ручка, чтоб ее раскрутить, только и всего. – Одна из толстых рук Колли взмыла в воздух. – Дай мне немножко об этом подумать. – Но Колли любил думать вслух. – Айтел, я нашел, – сказал он. – Решение просто. Для этой картины нужен пролог. Пусть твой герой появится в качестве священника.
– Священника?
– Ты не заставил свою головку работать. Священник снимает тебя с крючка. Меня удивляет, что ты сам об этом не подумал. – И Колли быстро заговорил: развитие сюжета раздражало его мозг продюсера, дергало его, как пальцы кукольника. В начале герой Айтела должен учиться на священника. Он должен быть полноценной личностью, заявил Муншин; у него есть все: обаяние, ум, умение держаться – все, кроме главного; малый слишком самоуверен, – сказал Муншин. – Я вижу жуткую сцену, когда директор, или главный монах, или как их там зовут в школе для подготовки священников, этакий мудрый старомодный ирландец вызывает Фредди, – у Муншина была привычка, рассказывая сюжет, называть героя Фредди, – и говорит малому, что так не пойдет, он считает, что Фредди не годится для священника, пока что не годится. В образовательном плане, говорит он, парень вполне готов. У него самые высокие оценки по истории Церкви, по святой воде, по распоряжению вином, у него «пять» с плюсом по психологии вероисповедания, но по духу своему он не священник. «Иди в мир, сын мой, и научись смирению», – говорит старик священник. Теперь ты видишь такой фильм?
Айтел видел. Слушать дальше не было нужды.
– Теперь встанем на место Фредди, – сказал Муншин с удовлетворением человека, переваривающего хороший обед. – Если тебе нужно оправдать поведение Фредди, можешь изобразить старика священника этаким отцом. Малый воспринимает его совет как изгнание из священнической среды. Он озлобляется. Считает, что его невзлюбили. Как же он поступает? Он уходит из церковной школы и тем или иным путем – мы это придумаем – попадает на телевидение, озлобленный мальчик из тех, что отыгрывают столкновения. В то же время мы можем намекнуть, что он чувствует себя виноватым, кормя людей такими помоями. Карьера же его со скоростью ракеты идет вверх. – Муншин помолчал и выразительно вытянул вперед руки. – Ты создашь его как человека, вырвавшегося из заключения, а потом повернешь переключатель. Что-то происходит, отчего он становится смиренным. Не знаю, что мы придумаем, но сейчас я даже не думал бы об этом. Что-то связанное с распятием или крестом. Покажешь на экране что-то христианское, и кого будет интересовать мотивация? Зритель это проглотит. Как только у Фредди начинается загул, мы можем устроить ему Wanderjahr [8] – он будет, спотыкаясь, бродить среди оборвышей со слезами на глазах, уйму всего будет делать и просто любить всех вокруг. Говорю тебе: ребята в кино даже перестанут грызть свою кукурузу. Поразмысли о том, что я тебе говорю. Мне даже не надо ничего придумывать. В конце… Не обязательно, чтобы Фредди умирал в канаве, – сказал Колли, – он может вернуться в семинарию, и его примут. Жизнеутверждающий конец. – Что-нибудь вроде хора ангелов в глубине. Только без дерьма. – Муншин так возбудился, что не мог сидеть на месте. – Эта история влезла мне в печенки, – сказал он, меряя шагами комнату. – Я сегодня не смогу заснуть.
8
Год скитаний (нем.)
Айтел рассмеялся.
– Колли, ты гений.
– Я серьезно, Айтел, мы должны снять такую картину. Г.Т это понравится.
– Я не смогу ее снять.
– Конечно, сможешь.
– Я не сторонник Церкви, – сказал Айтел.
– Ты не сторонник Церкви? Детка, я рос в трущобах и был маленький хулиган и всегда плевал, когда проходил мимо церкви. И как это повлияло на то, что мы делаем?
– Ну, во-первых, ты знаешь и я знаю, что Церковь, возможно, имеет некоторое отношение к этим комиссиям по расследованию антиамериканской деятельности.
– Если бы церковники этим не заинтересовались, заинтересовался бы кто-нибудь другой. Чарли, я всю жизнь был либералом, но, ради всего святого, не приплетай сюда политику.
– Давай перестанем говорить о сценарии, – сказал Айтел, – на сегодняшний вечер.
– На сегодня прекратим. Ладно. Но ты подумай о том, что я тебе говорил, Чарли. Клянусь, я хочу делать с тобой такую картину. Эта вещь – золотая жила. – Он похлопал Айтела по плечу. – Ты сам не понимаешь, что у тебя в загашнике, – уже уходя, повторил Муншин.
Айтел так и не узнал, спал ли в ту ночь Колли, а сам он, уж конечно, не спал. Все, казалось, перевернулось с ног на голову. Профессионал в Айтеле жаждал построить сценарий по-новому: сюжет был идеален для денежной картины, он был так великолепно фальшив. Профессионалы процветали на блистательной бессовестности, и Колли снова дал ему это вкусить.
Утром, когда Айтел попытался работать, он обнаружил, что его мозг полон идей для создания творения, уже получившего название «Шедевр номер два». Неужели сюжет, на который он потратил столько сил, уже растворился? Или его неприязни к Церкви не существует, как не существует и он сам? Он даже начал думать, на каких условиях будет работать с Муншином «Я не появлюсь снова в комиссии, – поймал он себя на мысли, – создам сценарий сначала для черного рынка, сколько бы я на этом ни потерял». И все время Айтел думал, насколько серьезно говорил с ним Колли.
В тот день Муншин не приехал к ним, и когда Айтел позвонил в «Яхт-клуб», ему сказали, что продюсер улетел на один из игорных курортов. Все стало вполне ясно. Колли мог позволить себе выждать сутки и дать ему поволноваться. Тактика была очевидна, и все равно Айтелу было не по себе.
Ранним вечером к ним заскочил Мэрион Фэй. Айтел и Илена привыкли видеть его раз-два в неделю – напряженность в отношениях, существовавшая некоторое время после того, что произошло между Иленой и Мэрионом, сейчас несколько рассеялась. Посещения Фэя стали даже доставлять Айтелу удовольствие.
У Мэриона была привычка появляться неожиданно – неделя могла пройти даже без телефонного звонка, а потом он вдруг объявлялся. Возможно, в этом виновата была марихуана – только Фэй мог просидеть в их гостиной полчаса и не сказать ни слова, иной раз даже не отвечая на их вежливые расспросы Потом вставал и выходил из комнаты.
В другой раз он мог говорить без конца и время от времени пускал в ход свое обаяние. А оно у него необыкновенное, часто думал Айтел. Когда Мэрион хотел быть приятным, он был более чем приятен: возникавшее при этом чувство облегчения делало его еще более любезным.
Как ни странно, он часто бывал мил с Иленой. Даже флиртовал с ней. В те вечера, когда Фэй проявлял к Илене внимание, она немного прихорашивалась и после ухода Мэриона принималась поддразнивать Айтела.
– Ох, как бы ему хотелось посеять между нами рознь, – могла сказать Илена.
– Я еще никогда не видел, чтобы он так интересовался женщиной.
Илена снова мрачнела. Слишком уж целенаправлен был комплимент.
– Ему хотелось бы сделать меня одной из своих проституток.