Олеся. Сожженные мечты

Воронина Елизавета

– Дело громкое, сами же согласились. – Адвокат изобразил улыбку. – Фамилии всех, кто так или иначе к нему причастен, публикуются в средствах массовой информации и звучат в новостях по телевизору. Неудивительно, что начальник оперативной части колонии, в которой отбывает наказание отец Олеси Воловик, нашел возможность связаться со мной. Ведь защищаю Артура Грекова я, хотя судьбы остальных молодых людей, в первую очередь Игоря Крутецкого, мне тоже небезразличны.

– Удивительно, что начальник оперчасти, на которого вы ссылаетесь, нарушил субординацию. И не доложил обо всем этом, – подполковник постучал пальцем по адвокатскому заявлению, – своему руководству прежде, чем вам.

Ян Яковлев промолчал. Его молчание было красноречивее любого, даже самого короткого и обтекаемого ответа.

– Раз

у нас тут разговор откровенный, господин адвокат, я скажу то, что вы без меня прекрасно знаете, – начал подполковник Атаманюк. – Думаю, эта вот информация поступит туда, куда начальник оперчасти обязан о подобном сообщать, через несколько часов. Ближе к вечеру. Но адвокату одного из обвиняемых ее можно продать, и ваши клиенты ее купили. Может, даже в складчину с Крутецкими. И сейчас вы пытаетесь принимать меры. Что мы имеем, господин Яковлев? Начальнику оперативной части колонии сообщили его оперативные источники, что отбывающий наказание Виктор Воловик, отец Олеси Воловик, обсуждал с представителями криминалитета возможность наказать насильников, виновных в смерти его дочери. И, что характерно, уголовники восприняли идею с энтузиазмом. Более того, Воловику, убитому горем, вроде бы предложили помощь. Администрация колонии обязана была сообщить Воловику о смерти дочери. Его также отпускают на похороны. Суть вашего заявления: в свете последних событий Артур Греков, Игорь Крутецкий и Юрий Марущак могут не дожить до суда. Их убьют в следственном изоляторе. Да и вообще, с момента смерти Олеси Воловик не только здоровье, но и жизнь молодых людей оказались под угрозой. Вывод: их нужно спасать. То есть, вы полагаете: прямая угроза жизни обвиняемых со стороны уголовников дает все основания освобождать их под подписку. Или, как вы тут указываете, под залог. Пока все верно, я вас правильно понял?

– Да, – ограничился коротким ответом адвокат.

– Вы надеетесь, что эту байку проглотит прокурор?

– Это не байка. И если вы, Виктор Сергеевич, сами предполагаете, что информация из колонии непременно поступит в ближайшее время, у вас будет прекрасная возможность убедиться: все правда.

– Допустим. Дальше что?

– Вина парней не доказана. Сейчас ведется следствие. Точнее, пока сознался только Юрий Марущак. Степень участия Крутецкого и моего клиента, Грекова, еще не прояснили до конца.

– Скажите, господин Яковлев, вы хоть сами верите в то, что говорите? Или для вас главное – вытащить хотя бы одного из них любой ценой? Греков с Крутецким что, сидели и смотрели, как Марущак насилует девушку? Даже если так, это называется на юридическом языке соучастием. Мне еще раз напомнить, что вы юрист?

Адвокат выдержал нужную в таких случаях паузу. Затем осторожно заговорил:

– Защита собирается доказать, что изнасилования как такового не было. Это не секрет, я делал по этому поводу публичное заявление, и не одно. Следствие же, насколько мне известно, пока не рассматривало версию, согласно которой Олеся Воловик вышла из квартиры Марущака сама, была жива и здорова, после чего стала жертвой нападения неизвестного или неизвестных. Теоретически такое возможно, и есть масса подобных прецедентов. Пока защита придерживается такой линии, мы обеспокоены состоянием здоровья обвиняемых. И, как теперь видите, родные после подобных прямых угроз опасаются за их жизни. Их уже хотели линчевать…

– Потому, господин адвокат, Грекова с Крутецким посадили. А не оставили на свободе, пока идет следствие, – жестко прервал его начальник милиции. – Если они ни в чем не виноваты и если показания Марущака – оговор не только себя, но и всех троих, суд разберется и компанию выпустят. Пока же им опасно везде. Стоит кого-то одного выпустить, город вновь взорвется. Так называемые мажоры надоели, достали людей до печенок. Все, точка.

– Но в тюрьме…

– Пока все трое сидят в одиночках. Именно с учетом того, что в общих камерах их могут, что называется, опустить еще до суда. Господин адвокат, девушка назвала именно эти три фамилии. Ее слова – уже приговор, другого пока нет.

– Но ведь Олеся Воловик была в шоке. И потом – она не судья, царство ей небесное.

Подполковник посмотрел на часы, нахмурился.

– У меня уже нет времени, господин Яковлев. Чувствую, с вами можно до бесконечности

говорить и ни о чем не договориться. Ваше заявление оставляю. Копии в разные инстанции, как я вижу, вы тоже подготовили. Очень сомневаюсь, что информация об угрозе жизням обвиняемых способна изменить меру пресечения. К тому же все трое сидят, как короли. Марущак – в одиночке в СИЗО, Крутецкий и ваш Греков – в следственном изоляторе СБУ, по специальной договоренности. Их нельзя держать в одной камере, в общих хатах – тоже, а для каждого из них одиночных камер не предусмотрено. Так что пока ничего с вашими подзащитными не случится. До свидания, господин Яковлев. Можете сказать своим клиентам: вы сделали, что могли, но ничего не получилось.

– Вы настроены против них, – констатировал адвокат. – Это печально.

– А для меня печально то, что подобных преступлений много. Чуть ли не каждый день в сводке что-то такое проскакивает. Газеты вон пишут… Но наказывают виновных только в исключительных случаях. Об этом подумайте, защитник.

3

Олеся Воловик лежала в открытом белом гробу.

С утра брызнул апрельский дождик, уже не холодный – мелкий и противный. Он то прекращался, то заводил вновь, и люди, которые подходили и подходили к городскому кладбищу, не обращали на него внимания. К гробу никого не подпускали, рядом стояла только мать, вся в черном. Черная юбка до пят, черная блузка с кружавчиками на рукавах, черная косынка, плотно облегающая голову и скрывающая волосы – и лицо, будто восковая маска.

Мертвую девушку уложили, прикрыв нижнюю, обгоревшую половину тела, плотным белым крепом. Обрядили Олесю в ярко-розовое подвенечное платье: так захотела мать. Руки тоже скрылись под материей, вернее – одна рука и культя, тщательно задрапированная рукавом. Внимание траурной процессии было обращено на лицо девушки, старательно приведенное в порядок специалистами из похоронного бюро. Капли весеннего дождя падали на него и не испарялись, потому создавалось впечатление – мертвая жертва насильников плачет даже в собственной домовине. К подвенечному платью полагалась фата, но Тамара Воловик лично украсила голову несчастной дочери венком из белых лилий – дар известного в городе салона флористики.

– Смотри, сколько людей пришло проститься с нашей девочкой, – чуть слышно сказала Тамара стоявшей рядом матери, Олесиной бабушке.

Та ничего не ответила, только кивнула, беспомощно огляделась. Она шарила глазами, ища врачей «скорой помощи». Увидев бригаду, стоявшую в стороне, но не слишком далеко, бабушка успокоилась. После трагедии она несколько дней не вставала с постели, даже не могла толком говорить. Тамара вынуждена была на день оставить тогда еще живую Олесю в Киеве, смотаться в Казарню, устроить перевозку матери в Кировоград и поселить ее в их городской квартире. К тому времени квартиранты, жившие там несколько лет, по просьбе Тамары безропотно и быстро съехали – они тоже знали о трагедии и не смели возражать. Оставив больную мать в городских условиях, Тамара наняла ей сиделку, которая, с учетом обстоятельств нанимательницы, тоже не слишком торговалась, считая, что выполняет свой личный, не подлежащий рациональному объяснению долг перед незнакомой ей девушкой Олесей, замученной мажорами.

Теперь бабушке стало легче. Однако она все равно не рискнула бы ехать на похороны внучки, если рядом не было бы медиков. Когда смогла говорить, тут же принялась обвинять себя в том, что была к Олесе не слишком внимательна, чего-то ей не дала, чего-то для нее не сделала. Чем дальше, тем чаще она обвиняла себя в том, что случилось, и Тамара всерьез обеспокоилась психическим состоянием матери. Ловила себя на неуместной мысли: вот только этого не хватало, лечить ее теперь до конца жизни…

Похоже, пока с ней все было нормально. Бабушка даже могла сама держаться на ногах. Тамара Воловик стояла у гроба дочери и ненавидела себя за то, что не способна выдавить хотя бы слезинку. Вот уж поистине, не врут те, кто говорит: она выплакала все слезы. Теперь мать Олеси понимала: такое вполне может произойти. И все же чувствовала, что заплакать нужно. Ведь сейчас на нее смотрят, без преувеличения, несколько сотен людей, пришедших и даже приехавших из других городов прощаться с ее несчастной дочерью.