Ольга Ермолаева
Шрифт:
— Только ты, моя родная, не сторонись от меня... Я теперь другая стала. Время-то какое пришло! Не знала я, что на свете есть люди, которые хотят переделать нашу жизнь нескладную. Я свободна теперь. Я снова пойду работать. Я думаю, что там найду теперь радость.
Пришел Николай. Подруги дружненько сидели, взволнованные разговором. Афоня повеселела. Ольга тоже счастливо улыбалась.
Николай холодно поздоровался с Афоней. Она хотела протянуть ему руку, но он будто не заметил этого, отвернулся и прошел к окну. Ольга поняла настроение мужа, в ней вспыхнуло возмущение, но она
— Ты уже? Куда спешишь? Останься, посиди...—ласково сказала Ольга.
— Нет, спасибо, Оля. Бежать надо, засиделась,— торопливо заматывая голову шарфом, сказала Афоня и боязливо посмотрела на Николая. А тот, закинув руки назад, отвернувшись, стоял у окна.
— Останься, куда торопишься?..— упрашивала Ольга.— У нас ночуешь. Где теперь живешь?..
— Дома. Открыла я избушку дяди Луки. Можно еще в ней жить. Ну, так прощайте-ка...
Афоня ушла.
— Чаю хочешь? — спросила Ольга, бросив взгляд на мужа.
— Да...— коротко и мрачно ответил Николай.
— Сию минуту исполню ваше приказание.
— Что это за тон?..
Ольга стояла в дверях кухни и с презрительной, холодной усмешкой смотрела на Николая. Он, исподлобья смотря на жену, снова спросил, повышая голос:
— Я тебя спрашиваю, что у тебя за тон?..
— Какой ты пришел, в такой тон и говорю.
— Я говорю, как всегда.
— А-а,— с усмешкой протянула она.— А мне показалось что не так, как всегда.
Ей вдруг захотелось позлить его и вызвать на откровенность. Но Николай упорно молчал и сопел. Ольга приготовила чай, налила стакан и присела к столу.
Николай ел молча, торопливо пожевывая хлеб. Глаза его были устремлены на самовар и странно стеклянели. Она впервые увидела, как у него шевелятся желваки на щеках, а у висков заостряются под кожей кости и пощелкивают, как выворачивается нижняя губа и вскидываются брови, когда он пьет из блюдца.
— Зачем она приходила? — наконец, спросил он, не глядя на Ольгу.
— Кто она?
— А эта, что сейчас была.
— Ты разве ее не знаешь?..
— Ну, кто ее не знает,— проговорил он и пренебрежительно усмехнулся.
— У нее имя есть — Афоня.
— Ну, пусть так... Зачем она была здесь?
— Я ее встретила, и мы пришли вместе, пили чай.
— Та-ак,— протянул Николай и брезгливо поджал губы.
— А что? — вызывающе спросила Ольга.
— А ты знаешь, кто она такая?
— Знаю. Это моя подруга. Мы вместе с ней выросли.
— Та-ак,— протянул Николай с угрозой в голосе и снова стал есть.— Больше ничего про нее не знаешь? — спросил он после молчания.
— Ну, как не знаю? Знаю.
— А знаешь, так зачем она была здесь?..
— Я тебе сказала,— нахмурив брови, ответила Ольга.
Она ожидала, что сейчас Николай убьет ее и Афоню обидными словами, и приготовилась. А он, продолжая есть и смотреть куда-то в сторону, точно пряча свои глаза от взгляда жены, строго сказал:
— Вот что Ольга. Чтобы это было в первый и последний раз. Чтобы эта шлюха на пороге нашем не показывалась. Понятно?
Ольга молчала. Лицо ее вспыхнуло. А Николай, мрачно сдвинув брови, от чего на переносице образовалась глубокая складка, продолжал все тем же жестким голосом:
— Стыдно. Со всякой шушерой водишься... Ты запомни раз и навсегда, что ты мужняя жена, а она...
— Кто она?..
— Маклаковская содержанка!
Николай шумно вылез из-за стола и направился в спальню.
— Все сказал?..— спросила Ольга, провожая его презрительным взглядом.
— Да, все...
— А я тебе скажу, что ты неумно сказал.
— Ладно, потом смеряем у кого ум большой, а у кого маленький.
Ольга стала убирать со стола. На сердце легла тяжесть.
Давило присутствие мужа, давили и стены этого дома.
— Неужели ты не знаешь, в каком положении мы были прежде? — спросила Ольга дрожащим голосом.
— Знаю...— холодно прозвучал ответ мужа из-за перегородки.
— Значит, не знаешь... Какой ты после этого человек... Говоришь про свободу. Кто тебе поверит, что ты любишь ее?
— Пожалуйста, не верь.
— Слушай, Николай,— заговорила Ольга, подойдя к двери спальни.
— Ну, чего еще?..
— Я тебе вот только что скажу. Если бы ты был содержателем Афони, тебя бы похвалили и ты бы похвастался: «что вот-де, я какой, какую девку завоевал». И тебя бы впустили в любой дом... А ее...— голос Ольги иссяк. Она чувствовала, что вот-вот сейчас разрыдается.— А ее... оплевали, опозорили и приклеили ей имя содержанки, любовницы!
— Ну, ладно, довольно! — мрачно оборвал Николай.
Ольга отвернулась и, утирая слезы, пошла в кухню.
В дверях показался Стафей Ермилыч. Он подошел к снохе и, заглянув ей в глаза, спросил:
— О чем, золотко мое?..
— Так... Пустяки, тятенька.
— Значит, не пустяки, коли заревела.— Стафей Ермилыч шагнул к спальне.— Дома?.. Ты чего это? Чем обидел бабу?
— Не обижал я ее.
— А она ведь ревет.
— Значит, глаза на мокром месте.
— Эх ты-ы... Смотри у меня. Я тебе обижать ее не дозволю.
Ольга оделась.
— Ты куда, Оля?..— озабоченно спросил Стафей Ермилыч.
— Як маме, тятенька, я ненадолочко... Скоро вернусь.
Старик проводил ее до ворот и во дворе с тревогой спросил:
— Ты все-таки скажи мне, в чем дело?
— Так... ты, тятенька, не тревожься, все пройдет.— Но у ворот она сказала: — Нелюбы мы друг другу, тятенька, ушла бы я от вас хоть сейчас, только мне тебя жалко...
Уже было темно и по-весеннему пахло оттаявшей землей. На улице было пустынно и тихо, только издали прилетали неясные звуки от завода, словно там ворошили железо. Земля была черная. Местами в освещении косых лучей, падавших из окон домов, блестели лужи, похожие на тусклую медь. Чувствовалась близость мая. Ольга шла медленно, думая о жизни. Собственно, будто ничего не произошло. Все, как было, так и осталось. Только стало возможно без опаски говорить правду. Но все ли это?.. В душе возникало неясное ожидание чего-то нового. Почему-то вдруг вспомнился Добрушин Павел Лукоянович. Где-то он? Жив ли?.. Захотелось видеть его, говорить с ним. Этот образ точно осветил ее сердце. Думалось, что если бы он был тут, то жизнь пошла бы действительно по-новому.