Ольховая аллея. Повесть о Кларе Цеткин
Шрифт:
Собственно говоря, это был скорее постоялый двор, поскольку здесь принимали и на ночлег, и было куда поставить лошадь.
Ни у кого не вызвало удивления, что к хозяйке харчевни — она была немкой «с той стороны», а ее муж — горняком из Эльзаса, — приехала погостить племянница, молодая девушка из деревни «по ту сторону». Девушка говорила на диалекте приозерных жителей, носила живописный костюм местных крестьянок: бархатную безрукавку и широкие оборчатые юбки. Они всегда развевались, так энергично девушка двигалась по небольшому зальцу, неся полный поднос, уставленный металлическими блюдами с кроличьим жарким или свиными ножками и глиняными кружками с пивом или сидром: французская и немецкая кухни пользовались здесь успехом на равных!
Сюда часто заходили разные — невысокие — чины полевой жандармерии, пограничной стражи. В местечке было натыкано военных, что семечек в подсолнухе. Им примелькалась бойкая племянница хозяйки. И опять не было ничего удивительного в том, что самостоятельная девушка, копившая себе приданое, ходила, как она объясняла, к родным, в долину, через границу, легко взвалив на спину узел с какими-нибудь бабьими причиндалами. Это была сильная деревенская девушка, коренастая, белокурая и голубоглазая — тип местной жительницы.
А когда она сбрасывала свою ношу в кузнице Траубе, один из трех его сыновей уже седлал коня: папа Траубе не любил, чтобы опасный груз долго находился под его крышей.
Зато какое веселье начиналось, когда Клара благополучно возвращалась в харчевню эльзасца! Сдвигались к стене столики, и под скрипку хозяина молодежь отплясывала немецкую «Деревенскую польку» и «Французскую кадриль». И «племянница» хозяйки всегда была в центре простодушного молодого веселья!
Клара оказалась на редкость удачливой. Она так хорошо сливалась своим обликом со всем окружающим, нисколько не выделяясь среди других местных девушек: ни речью, ни одеждой, ни поведением. Все в ней было так естественно, что сам Юлиус Моттелер подчас не узнавал ее. И со свойственной ему сдержанностью он сказал товарищам, рекомендовавшим Клару, что девушка пришлась ко двору.
Клара работала в Красной почте с радостью. Она делала реальное дело, а сопутствовавшие сложности и опасности придавали ему особую цену. Она мысленно проходила путь тонких листков нелегальной газеты ее партии от кузницы Траубе до знакомых ей рабочих кварталов Лейпцига, до типографов Дрезденского квартала или скорняков Замостья. До ткачей Криммитчау или углекопов Тюрингии.
Слово партийной правды находило тех, кто ценил его дороже благополучной жизни под драконовым законом Железного канцлера. И ей представлялись знакомые лица людей, берущих в руки этот листок, меньше всего предполагая причастность к нему молоденькой девушки, которую они знали только робким подмастерьем великого дела партии.
А письма Осипа поддерживали ее на радостной волне ожидания встречи с ним. Она перечитывала длинные полоски бумаги, написанные знакомым нервным почерком, в которых он описывал парижскую жизнь — и свою собственную — с мастерством первоклассного журналиста, со страстью и нетерпением влюбленного.
В 1883 году под крышей старого парижского дома неподалеку от вокзала Сен-Лазар жила счастливая пара. Они только что поженились, не придав слишком большого значения краткой процедуре в мэрии и вовсе уклонившись от вмешательства церкви в их личные дела.
Консьержки единодушно вынесли свое авторитетное мнение: «Они подходят друг к другу». Он был красив строгой и несколько картинной красотой. Его суровые синие глаза, блестящие иногда, казалось, болезненным блеском, выражали ум, склонный к сарказму, и редко улыбались. Разве только тогда, когда обращались к жене. При этом он слегка наклонялся, потому что был много выше ее. Но и она не казалась миниатюрной. Она выделялась среди французской субтильности, воздушности, вошедших недавно в моду томно-бледных лиц своим здоровым румянцем, плотной, по-своему изящной фигурой, тонкой в талии, по моде стянутой кожаным поясом. Белокурая челка была светлее бровей, под которыми большие глаза голубели так неожиданно и нежно.
Меблированная комната, которую они снимали, имела, помимо дешевизны, что само собой разумелось, еще много достоинств, бесценных с их точки зрения. Она выходила на улицу двумя балкончиками, а скорее просто крошечными выступами, огороженными железной решеткой, из числа тех самых, которые составляли — и будут составлять даже в середине двадцатого века! — характерность парижского городского пейзажа. Обладание этими балкончиками приобщало молодоженов к шумному и пестрому потоку городской жизни, текущему внизу под ними. С высоты пятого этажа были — правда, смутно, — видны очертания башен собора Парижской богоматери и неопределенное, манящее сияние Больших бульваров вдалеке.
Молодые люди были счастливы от того, что наконец соединились, и от уверенности, что никогда больше не расстанутся. Поэтому им казалось необходимым знать друг о друге все. Все, что происходило в долгий-долгий срок разлуки, бесконечно тянувшийся год. Этот год был для них поворотным. Особенно для нее. Та сила жизни, которая всегда переполняла ее и раньше казалась принадлежностью юности, теперь выявлялась как качество характера.
И внешне Клара переменилась.
Ее скромную учительскую прическу сменила другая: светлая челка делает ее лицо продолговатым. Щеки чуть-чуть впали. Глаза как будто углубились. Она вся стала крепче, увереннее.
Хотя весь этот год переписка между ними не затухала, Осип и Клара говорят без конца, стремясь заполнить ту брешь, которую пробила в их отношениях разлука.
Потом он предлагает:
— Пойдем, я покажу тебе площадь Звезды и Триумфальную арку со знаменитой «Марсельезой». — Он добавляет: — Я еще не видел ее.
— Как мог ты?..
— Без тебя это не считается. Я увижу ее заново.
Эта игра продолжается:
— Посмотрим на город. Отсюда, со ступенек Дома инвалидов. Я еще не был здесь…
— Сегодня я проведу тебя по Монмартру, мы поднимемся туда, на самый верх… Я давно хотел побывать там.
Была осень, незаметная, вкрадчивая осень большого города. По мостовой чередой шли фиакры с поднятым верхом и фонарями, зажженными у козел. Тротуары вспучились куполами зонтиков. Обочь торцовых мостовых неслись потоки мутной воды, уносящей утлые челны желтых листьев.
Но вдруг выглядывало солнце, и сразу становилось видно, что еще не тронута желтизной яркая зелень парка Монсури, свежа листва платанов, прозрачна вода лебединого озера и у парапетов мостов, завороженные, стоят, обнявшись, пары. Под аркадами церковных преддверий толстые жизнерадостные монахи разложили свой «божественный» товар, а у входа в кафе — маленькие веселые водовороты обычных посетителей… Эти кафе так отличаются от немецких! Здесь они выплескиваются на тротуар. И посетители сидят за столиками боком, повернувшись всем корпусом к улице. Они сидят так, словно в театре, с той только разницей, что сценой здесь служит улица с потоком гуляющих, со всем разнообразием лиц, фигур и типов парижской жизни.