Олигарх с Большой Медведицы
Шрифт:
Лифт легонько толкнулся в пол и распахнул чистые стеклянные двери. Дунька задумчиво вошла.
Она ничего не боится – и уж точно не боится своего непутевого и слабого муженька. Если Вадим дома, она сейчас же все выяснит.
Она заставит его сказать, где он получил свою дурацкую, как в пьесе, рану, и зачем его носило в Рощино, и что вообще означает вся эта чертовщина!
Она выскочила из лифта, попутно шаря в сумочке в поисках ключей, которые, конечно же, куда-то подевались.
Вытащив в очередной раз ключи от машины, потом от родительской квартиры и еще какие-то ключи, невесть как попавшие к ней в сумочку, Дунька топнула ногой. Да куда же они делись, черт их побери, совсем!..
Она шарила довольно долго, а потом позвонила, думая, что, если Вадим дома, он откроет ей дверь.
Кто-то снизу вызвал лифт, и он уехал – в стеклянной шахте медленно проползли толстенные канаты, – стукнули створки, и все опять затихло.
Никто не открывал. Дунька проводила лифт глазами и продолжила свои изыскания, которые опять не увенчались успехом.
Может, она ключи в машине оставила? Вот будет красота! Куда она денется, когда ее машина непонятно где! На ней она доехала бы к родителям или в Рощино – кстати, это замечательная мысль, поехать в Рощино! Почему она сразу не сообразила?! Тем более когда там все – и сестра, и Громов, и даже этот бывший олигарх, оказавшийся довольно… милым.
Она опять позвонила, до крайности раздраженная и несколько растерянная, и тут дверь открылась.
Она открылась как будто сама по себе – распахнулась, и все, и за ней не было света, только черный квадрат, как на картине Казимира Малевича, которую Дунька решительно не понимала.
Ну, квадрат и квадрат. Ну, черный.
Можно нарисовать еще желтый круг и малиновый треугольник и набрехать, что круг – символ рая, а треугольник – ада. Можно набрехать, что наоборот. Но в любом случае эти творения будут вполне соответствовать творению бессмертного Казимира.
– Вадим? – позвала Дунька и шагнула в квартиру. – Вадим?! Ты где? Ты дома или нет?!
Свет в прихожей почему-то не зажегся, наверняка перегорел выключатель. Почему-то у них в прихожей всегда перегорал именно выключатель, а не лампочка, и отец, починяя его, все время бушевал, что «такая хреновая проводка доведет когда-нибудь до пожара!».
В эту секунду Дунька остро пожалела о том, что сразу не поехала к родителям. Надо было. Или к Лизе. Нет, лучше к родителям – там отец, и за его спину в случае чего можно в любую минуту спрятаться и радоваться тому, что она такая широкая и надежная, отцовская спина!
– Вадим? Почему у нас света нет?
Она скинула башмаки и пошла в сторону кухни, чтобы зажечь свет в смежном коридоре. Какая-то коробка, невидимая в темноте, попалась ей под ноги, и она чуть не упала, и сильно ушибла палец, и, кажется, порвала единственные оставшиеся колготки – в чем она завтра станет поражать воображение своего нового зеленоглазого шефа?!
– Черт! Что тут такое?!
Шаря рукой по стене, она добралась до выключателя, нажала, и сильный белый свет залил ее дом.
Вернее, то, что раньше было ее домом.
Кругом валялись вывороченные и испорченные вещи – целые горы и курганы вещей, какой-то пух летал над полом, ленты поролона лезли из-под дверей.
Дуньке стало нечем дышать.
Туфли. Полушубок из белой норки, который она обожала, подаренный ей Лизой в прошлом году на день рождения. Сумки. Белье. Книги.
Целым не осталось ничего. Совсем ничего.
– Боже мой, – услышала она тоненький голосок и поняла, что это ее собственный жалкий писк. – Боже мой!..
Переступая через то, что еще утром было ее миром, всхлипывая и давясь, она добралась до кухни, где в полной темноте тоже угадывался разор и разрушения. Ей срочно нужно выпить воды. Очень холодной воды, хотя бы глоток.
За ней, в разгромленном коридоре был свет, а впереди тьма, и, когда свет погас, она ничего не поняла – ей показалось, что тьма из кухни прыгнула и поглотила свет.
В темноте за ее спиной что-то произошло, она это точно знала, как знала и то, что жизнь ее кончилась.
Прямо здесь, прямо в эту секунду. Оказывается, секунда – это очень много.
В нее укладывается все – последние звуки капающей воды. Стук пришедшего лифта. Грохот крови в ушах. Сожаление о том, что все так быстро кончилось. Горе от того, что родителям будет трудно это пережить. Особенно отцу, он очень ее любит. То есть любил.
Волосы шевельнулись на затылке, и в последнюю секунду она прикрыла глаза – страшно умирать с открытыми.
Потом удар, мгновенная боль, вытеснившая все остальное, и все.
Очень быстро. Секунда – это так мало.
Белоключевский пару раз оглянулся, и Лиза спросила недовольно:
– Ты что? – Он мешал ей читать взятые из офиса бумаги.
– Машина.
– С машиной проблемы?
– С моей нет, – отрезал Белоключевский. Как только они уехали из офиса, он странным образом изменился. Стал таким, каким был утром и днем – решительным и компетентным. – Но вон тот автомобиль я, кажется, сегодня уже видел.
– Дим, все машины похожи друг на друга, как счастливые семьи, согласно графу Льву Толстому.
– На стоянке, – пробормотал Белоключевский. – Возле галереи твоей свекрови.
– Она не моя свекровь!
– Ну, значит, свекрови твоей сестры. Как все это сложно, черт побери!
– Что сложно?
– Все эти ваши родственные связи! Лиза сбоку посмотрела на него.
«Вот пойди пойми, о чем он говорит? Какие связи? При чем тут свекровь?»
– А может, Фиона приезжала к Вадиму?
– Это обычная практика? – спросил Белоключевский. – Она часто навещает своего сына и его жену?