Олимп
Шрифт:
Красавица поднимает глаза.
– Муж мой, ты полагаешь, атака завершится успехом? По-моему, ахейцам не хватает слаженности. Да и осадных орудий что-то не видно.
– Может, и так, – бормочет сын Атрея. – Может, брат и впрямь поторопился: уж больно много лишней суматохи. Но это ничего, не выйдет сегодня – завтра получится. Город обречен.
– Похоже, ты прав, – шепчет Елена. – Хотя ведь это не новость, верно? Нет, Гектор сокрушается не о себе, мой благородный супруг. Он скорбит об убитом сыне Скамандрии, а еще о том, что прекратилась война с богами – его единственная
– Дурацкая затея, – ворчит Менелай. – Олимпийцы давно истребили бы кратковечных с лица Земли, раз уж им ничего не стоило похитить наших родных, оставшихся дома.
– Так ты поверил Агамемнону? – шелестит голос дочери Зевса. – Думаешь, все исчезли?
– Я верю словам Посейдона, Афины и Геры, а боги возвестили брату, что вернут наши семьи, друзей и рабов и всех остальных, как только Илион запылает от наших факелов.
– Разве даже бессмертные способны сотворить подобное, муж мой, – очистить этот мир от людей?
– Значит, способны, – произносит мужчина. – Брат не умеет лгать. А боги сказали ему, что это их рук дело, и вот пожалуйста! Наши города пусты. Я успел потолковать с остальными, кто был в том плавании. Все наши имения, все дома на Пелопоннесе… Ш-ш-ш! Кто-то идет. – Он поднимается, разбрасывает угли ногой, толкает Елену в черные сумерки у разбитой стены и замирает у выхода на винтовую лестницу, приготовив обнаженный клинок.
Слышится шорох сандалий по ступеням.
Человек, которого Ада ни разу не видела: одетый в доспехи и плащ ахейского пехотинца, но только более хилый и кроткий с виду, чем любой из героев туринской драмы, выступает с круто оборвавшейся лестницы на открытую площадку.
Прянув на чужака и выкрутив ему руки, Менелай прижимает лезвие к шее напуганного пришельца, готовясь единым взмахом отворить ему яремную вену.
– Нет! – восклицает Елена.
Брат Агамемнона замирает.
– Это мой друг, Хок-эн-беа-уиии.
Еще мгновение мышцы лица и предплечья грека продолжают сокращаться: мужчина словно по-прежнему хочет перерезать горло хлипкому противнику, но потом вырывает вражеский меч из ножен и бросает его в сторону. И, швырнув доходягу на пол, чуть ли не нависает над ним.
– Хокенберри? Сын Дуэйна? – рычит Менелай. – Ты часто попадался мне в обществе Ахиллеса и Гектора. Это ты явился вместе с дурацкими машинами…
«Странное имя, – недоумевает Ада. – Сколько следила за туринской драмой, никогда такого не слышала».
– Да нет же, – говорит пришелец, потирая шею и поцарапанное голое колено. – Я был здесь годами, но только никому не показывался на глаза, покуда не разразилась битва с богами.
– Ты приятель этого урода Пелида! – рявкает брат Агамемнона. – И вдобавок пресмыкаешься перед моим заклятым врагом Гектором, чей последний час уже скоро наступит. И твой тоже…
– Нет! – снова кричит Елена и, сделав шаг вперед, перехватывает руку разъяренного грека. – Хок-эн-беа-уиии любимец богов и мой друг. Это он рассказал мне о башне. Помнишь, как он переносил быстроногого, куда пожелает, путешествуя подобно бессмертным при помощи чудесного медальона?
– Помню, – кривится Атрид. – Друг Ахиллеса
– Нет, супруг мой, – вот уже в третий раз повторяет дочь Зевса. Какими крохотными выглядят ее белые пальчики, обхватившие волосатое предплечье мужа, покрытое густым загаром! – Хок-эн-беа-уиии – это ответ на все наши беды.
Менелай сердито сверкает глазами, ничего не понимая.
Красавица указывает на сражение у стен. Лучники посылают сотни – тысячи – смертоносных залпов. Растерянные греки то устремляются на городские укрепления с осадными лестницами, то вновь, теряя товарищей, отступают под перекрестным градом стрел.
Последние из троянских защитников за стенами яростно бьются на своей стороне частоколов и рвов – ахейские колесницы сшибаются друг с другом, дерево разлетается в щепки, а кони кричат от боли в ночи, когда острые колья пронзают их взмыленные бока, и даже бессмертные покровители и покровительницы осаждающих – Афина, Гера и Посейдон – пятятся под неистовой ответной атакой главных противников – Ареса и Аполлона. Серебролукий осыпает фиолетовыми энергетическими стрелами как аргивян, так и их божественных союзников; люди и кони валятся наземь, точно молодые деревца под топором дровосека.
– Я не понял, – рычит Менелай, – что проку от этого полудохлого ублюдка? У него даже меч не заточен!
Не отпуская руки супруга, Елена грациозно преклоняет колено и поднимает увесистый золотой медальон, висящий на шее Хокенберри на толстой золотой цепочке.
– Возлюбленный муж, он может в одно мгновение перенести нас обоих на сторону твоего брата. Это наша единственная надежда выбраться из Илиона.
Сын Атрея недобро щурится: кажется, до него доходит.
– Ну-ка подвинься, жена. Сейчас я перережу ему глотку, и волшебный медальон будет наш.
– Эта штука работает лишь на меня, – глухо произносит поверженный. – Даже моравеки со всей их премудрой техникой не сумели создать копию или просто извлечь какую-то пользу из оригинала. Квит-медальон настроен только на мою ДНК и волны моего мозга.
– Что правда, то правда, – сдавленно шепчет Елена. – Вот почему и Гектор, и Ахиллес держали Хок-эн-беа-уиии за руку, когда хотели чудесным образом перенестись куда-нибудь вместе с ним.
– Вставай, – роняет рыжеволосый грек.
Схолиаст поднимается. Менелай не так уж высок по сравнению со своим венценосным братом, не столь широк в груди, как Одиссей или Аякс, но рядом с хилым и в то же время пузатым ученым его массивный, мускулистый торс выглядит воистину божественно.
– Давай утащи нас отсюда, – велит ахеец. – Желаю оказаться с женой на берегу, в ставке брата.
Хокенберри качает головой.
– Я и сам вот уже несколько месяцев не прибегаю к помощи медальона, о сын Атрея, после того, как моравеки раскрыли один секрет. Дело в том, что бессмертные способны выследить меня в Планковом пространстве в матрице Калаби-Яу… Проще говоря, в той пустоте, где они сами путешествуют. Я обманул богов и теперь буду непременно убит, если вздумаю снова квитироваться.