Олимпия Клевская
Шрифт:
Не успел он так подумать, как нечто лучезарное, неотразимо обаятельное привлекло его взор, заставив обратить его к тем, кто стоял слева от короля. В ряду дам, с краю, он заметил бледное наперекор придворным румянам лицо, роскошные волосы, большие черные глаза, расширенные от лихорадочно напряженного внимания.
Глаза эти были все время с почти фанатической настойчивостью обращены в его сторону. Ришелье был красив, изыскан, даже желанен; ему не раз случалось встречать подобные взгляды, то откровенно, то под прикрытием веера обращенные к нему безмолвные, но
Итак, герцог не сомневался, что взгляд направлен именно на него.
Тогда он стал разглядывать женщину с большим вниманием.
Ее лицо, отмеченное странной красотой, поразило Ришелье своим выражением, мгновенно внушившим ему желание поближе узнать ту, чей взор ему посчастливилось так привлечь.
Однако он совсем не знал этой женщины: охотник, отсутствовавший при дворе почти три года, растерял немало следов.
И Ришелье, пока король пытался убедить удрученную графиню Тулузскую, что он замечательно развлекся, направился к Пекиньи и обратился к нему:
— Герцог!
— А? Что? — вздрогнул тот, очнувшись от задумчивости.
Ришелье посмотрел на него с удивлением: не в привычках Пекиньи было впадать в мечтательное состояние.
— Герцог, — продолжал он, — что это там за брюнетка?
— Где? Здесь у нас много брюнеток; король их не любит. Пекиньи ответил не на вопрос Ришелье, а на собственную невысказанную мысль.
Ришелье усмехнулся.
— О короле нет речи, — сказал он. — Я спрашиваю, кто эта черноволосая дама, вон там, слева, в самом конце галереи, предпоследняя у подмостков, в светло-сером платье с серебром, почти без бриллиантов, но ослепительная.
— А! — отмахнулся капитан гвардейцев. — Это так, ничего.
— Что значит ничего?
— Ну, это жена де Майи.
— Вот оно что! Одна из сестер де Нель?
— Да, мой дорогой, таких, как она, еще четыре. Ты знаешь, кто из сестер как пристроен?
— А ты заметил, как она на меня смотрит?
— На тебя?
— Да ты лучше сам погляди.
— О, а ведь верно!
И Пекиньи подался вперед.
— Постой, да ты ее пугаешь! — воскликнул Ришелье.
— Ну, знаешь!
— Конечно, она повернула голову. Так что это за женщина?
— О мой дорогой, это несносная женщина.
— А как с ней обходится Майи?
— Так же, как ты со своей женой, мой дорогой: он ею пренебрегает.
— Вот как! Жалко бедняжку.
— Да не смотри ты на нее так, она же уродлива.
— Шутишь! Я этого не нахожу.
— Страшная, тощая!
— Полагаю, в этом ты прав, герцог.
— Ну-ка! Ну-ка! Наш хозяин уже нисколько не вздыхает…
— Да и она на меня больше не смотрит.
— Не досадуй, герцог. Ты знаешь мать, а дочери достойны родительницы. Если ты изо всех сил захочешь, чтобы она еще раз на тебя посмотрела, так она это сделает, черт побери!
— У нее скверная репутация?
— Хуже того: у нее ее нет вовсе.
— А что же Майи?
— Майи ее сегодня бросил, уж не знаю в силу какого-то договора, составленного домашним порядком, какого-то соглашения. Если ты хочешь знать всю эту историю,
— А Майи здесь?
— Нет, это она ищет, а он уже нашел.
— О! Она снова на меня смотрит. Знаешь, герцог? Если бы Майи с ней не разошелся и если бы я не стал образцом благоразумия, то, клянусь честью, я бы за ней приударил.
— Ты с ума сошел!
— Мне всегда нравились женщины, которые всем желанны и всех желают.
— Тогда ты любишь всех?
— Это почти что так.
— Берегись, тебя слышит король.
И действительно, предоставив одно свое ухо в распоряжение графини Тулузской, юный король стал другим прислушиваться к беседе этих кавалеров, и наше почтение к истине вынуждает нас признаться, что самым чутким из двух было не то, которому полагалось слушать речи графини Тулузской.
Беседа была легкомысленная, поэтому, как уже было сказано, король, новичок в любовных делах, был ею всецело поглощен.
Спохватившись, герцоги замолчали.
— О чем вы там говорите, господин де Ришелье? — спросил король.
— Я, государь?
— Да о женщинах, которые всем желанны и всех желают.
— У вашего величества тонкий слух.
— Это не ответ, герцог.
— Государь, Пекиньи — сущий висельник: он мне дурно говорил о женщинах.
— А вы?
— А я, черт возьми, не стал ему мешать.
Представление кончилось; король встал и предложил руку графине Тулузской.
Однако он охотнее остался бы на месте, чтобы продолжить этот разговор. Король прошел в танцевальную залу и протанцевал менуэт с графиней Тулузской.
Ришелье использовал всеобщее движение, чтобы приблизиться к г-же де Майи и посмотреть, как поведут себя эти глаза, что так упорно не отрывали взгляда от него.
Удивление его было велико, когда, поменяв место, он увидел, что взгляд графини отнюдь не изменил направления.
Но только, вместо того чтобы смотреть на Ришелье, она не спускала глаз с короля.
Это на Людовика, а не на него смотрела молодая женщина.
Ришелье, увидевший в своем открытии массу любопытного, воздержался от попыток оторвать ее от этого созерцания. Взгляд г-жи де Майи на короля внушал ему почти такое же удовлетворение, как если бы она смотрела на него самого.
Укрывшись за спинкой большого кресла, он в свою очередь, не отрываясь, стал разглядывать прекрасную зрительницу.
Тогда он понял, что она пьет большими глотками тот любовный яд, что от глаз проникает в сердце. Он видел, что она поворачивает голову столько же раз, сколько оглядывается Людовик XV, и хмурит свои черные брови, когда какая-нибудь фраза короля заставляет графиню Тулузскую улыбнуться.
Похоже, г-жа де Майи была не только влюблена, но еще и ревнива.
Одинокая среди толпы, стараясь не привлекать к себе внимания, так как для нее всего важнее было смотреть, а не быть замеченной, она не подозревала, что всего в десяти шагах находится некто, чей испытующий взгляд читает каждую мысль в глубине ее сердца.