Олимпийская Надежда
Шрифт:
– Сказано - убирайся, - проговорила она собачонке строго и раздельно.
– И не пролезешь туда, хоть лопни!
Собачонка пошевелила хвостом и насторожила уши, однако продолжала смотреть мимо. Мысли ее угадать было очень легко: "Вот сейчас кто-нибудь откроет, и я прошмыгну, а ты останешься с носом!"
– Да?..
– протянула Надежда.
– И не надейся!
Она отогнула варежку и посмотрела на часы: в запасе было минут десять. Надежда засунула руки в карманы и, легонько пританцовывая и подпрыгивая, тоже стала ждать.
Когда
– Гоните ее!
– сказала Надежда.
– Приблудная!
– Приблудная не приблудная, а погреется - от тебя не убудет.
Старушка открыла дверь, пропуская собачонку.
Все. Больше у Надежды не было ни секунды. Никогда, не единого раза Надежда не опоздала на тренировку.
– Господи! Тоже мне сю-сю мусю!
– только и крикнула она и побежала, размахивая сумкой.
– И господа нечего задаром поминать, - неодобрительно сказала старушка и закрыла за собой дверь.
Конечно, от собачонки получилось одно лишь безобразие. Вечером, возвращаясь с тренировки, Надежда увидела у почтовых ящиков кучу костей и среди них - развалившуюся в истоме бродяжку.
– Косточки кушаем?.. А ну, марш!
Надежда выставила собачонку на улицу и, чтобы той запомнилось всерьез и надолго, слепила крепкий снежок и так запустила в нее, что она только визгнула и кубарем покатилась в темноту.
И на второй, и на третий день грязным серым клубком лезла собачонка под ноги Надежде. Похоже - хотя и совершенно непонятно отчего, - она решила здесь поселиться. Кроме сердобольной старушки с первого этажа, были еще доброхоты, которые пускали собачонку в подъезд греться, но многие ее гнали, и все-таки она не желала убираться. И наконец Надежда поняла почему: собачонка попрошайничала!
В воскресенье, катаясь на лыжах на пустыре позади кинотеатра, Надежда увидела, как собачонка дежурила у дверей небольшой фанерной забегаловки на другой стороне пустыря. Вышла судомойка в грязном белом халате и сыпанула кусочков бесстыжей попрошайке. Перекусив, собачонка бесцельно закружила по пустырю, что-то вынюхивая и временами проваливаясь в снег. Или, может, у нее была какая-то цель?..
Наша запоздала с обедом из-за старой Никитишны, которая у них засела, и Надежда сделала ей выговор.
– Ни подружки к тебе не придут, ни ты к подружкам, - пригорюнясь, сказала Никитишна.
– Тренировки да тренировки. И что за жизнь такая!
– Нормальная жизнь. А с этими недоростками и говорить не про что.
– Да ты же сама первый недоросток!
– развеселилась Никитишна.
– На физкультуре последняя стоишь?
– Во-первых, не последняя, а третья с конца, а во-вторых, я не в том смысле сказала, а совсем в другом.
– Девочки как девочки, - сказала Наша.
– Это только ты у меня чересчур взрослая.
– Ой! Как девочки!.. Знала бы ты этих девочек! Свистунова до сих пор в куклы играет! Нет, по правде. Помереть мне на месте!
– Вот и поиграла бы с ней, - предложил Петух.
На это Надежда и отвечать не захотела.
– А Туманова, красотка наша, - сказала она, - так у той только мальчики в голове. Тот посмотрел, тот не посмотрел, а на того она сама не так посмотрела! До тошнячки доведет со своими мальчиками.
– Вот там у вас есть девчоночка симпатичная, у ней мать в торге работает... фигуристая такая...
– Это кто же? Малайка?! Наша Никитишна хоть кого уморит! Не фигуристая, а Пуд! Я ей и голливудскую диету давала, и жокейскую - пустое дело! "Ой, я не могу не кушать!
– передразнила она Малаеву.
– Ай, у меня голова от голода вертится..."
– Это верно. Я тоже, как не поем в свое время, сразу слабну, и голова кружится, - подтвердила пятипудовая Никитишна.
– А ты в другую сторону кружись!
– подсказала Надежда и ушла в спальню переодеваться.
– Ремня она у тебя просит, - сказала Никитишна Петуху.
– Не справлюсь! Я уже и физзарядку перестал делать, а она - вон какая силачка!
– Ну ты! Усатый!
– выскочив, крикнула Надежда и дернула Петуха за недавно отрощенный реденький ус.
– Отпустил усы! Ша!
И помчалась на тренировку.
Вечером позвонила молодая Никитишна и плачущим голосом попросила Надежду принести ей таблеток от головы. Петух с Нашей ушли прогуляться перед сном, но недаром Надежда была дочерью врача-терапевта. Она нашла в аптечке нужные таблетки и поднялась к Никитишне.
Когда Надежда вышла из лифта на двенадцатом этаже, первой, кого она увидела, была до смерти надоевшая ей собачонка. Вид у собачонки был суетливый и озадаченный: наверное, кто-то завез ее сюда - ведь она вечно околачивалась у лифта, и у нее не хватало ума спуститься по лестнице на первый этаж. Однако она успела шмыгнуть вслед за Надеждой, которая через несколько минут вышла от Никитишны, и доехала с ней до девятого этажа.
– Я т-тебя!
– сказала Надежда, топнула и закрыла дверь.
Сколько она себя помнила, Надежда очень любила, когда Петух с Нашей откуда-то приходили. Сам момент возвращения домой. Здесь было все: и радость, что она их видит, и, возможно, подарок, или что-нибудь вкусненькое, или еще какая-нибудь неожиданность, а Надежда больше всего любила неожиданности. Поэтому она мчалась в прихожую, лишь только ключ поворачивался в замке. Но эта неожиданность чуть не сбила ее с ног.
Осторожно приглядываясь и принюхиваясь, в прихожую вошла все та же собачонка, подбадриваемая Петухом и Нашей.
– Она у нас на коврике лежала, - сказала Наша.
– Так жалко... Пусть погреется.
– Погреется!
– крикнула Надежда, обретя, наконец, дар речи.
– Сначала погреется, потом покушает, потом поспит, а потом нас всех отсюда выживет!
– Это тебя-то?
– рассмеялся Петух.
– Разведет здесь всякие безобразия и выживет!
– Не будет никаких безобразий, - сказала Наша.
– Она ученая. Смотри, ошейник.