Олива Денаро
Шрифт:
После суда ты уехала в Неаполь, и в городе меня уже ничего не держало: ни земля, ни птица, ни дочери. Фортуната, спасаясь от пересудов, уже успела к тому времени перебраться в столицу и почти сразу, благодаря Маддалениной подруге, устроилась на завод, банки с консервированными помидорами закатывать. У нас с твоей матерью аж глаза на лоб полезли, когда она нам сообщила. Скажите пожалуйста: и эта девица, такая вся из себя утончённая, теперь что ни утро надевает рабочий комбинезон да карточку пробивает!
Ну, а как молодые в Раписарду уехали,
И знаешь, что в итоге, Оли? Тот сытно живёт, кто свой хлеб жуёт. Фортунатин новый муж на этом же заводе профсоюз возглавляет, и руки, в отличие от прежнего, распускает, только чтобы лишний раз женушку приобнять. Мена с Козимино нас каждое второе воскресенье на обед приглашают, и сдаётся мне, всё у них сладилось: эти двое сроднились, хотя ни жестом, ни словом друг другу не навязываются.
Знаешь, дети – как семена, что ветер к тебе на участок забросит, а они возьми и всходы дай: поначалу, пока не подрастут, даже и не поймёшь, что за плод принесут. Я думал, у меня три чахлых стебелька, а они, гляжу, могучими деревьями обернулись, вон, все плодами усыпаны. Выходит, и засоленная земля в свой срок родит.
72.
И засоленная земля в свой срок родит: этому меня научил ты, па, твои руки: копавшие, сеявшие, подрезавшие, поливавшие. Аккуратно, чтобы не помять лепестки, укладываю букет ромашек в сумку и, ускорив шаг, направляюсь к последнему пункту маршрута.
В классе я первым делом завела книжную полку и несколько горшков с цветами. И теперь в конце каждого дня кто-нибудь из детей читает вслух, а остальные занимаются растениями. Синьорине Розарии наверняка бы понравилось: кто знает, может, я и в школу вернулась только ради того, чтобы принести с собой память о ней.
Со временем среди учеников начали появляться и дети моих одноклассниц: две девчонки-погодки Крочифиссы, обе, в мать, смуглые, с глазами-угольками; старший сын Розалины – другой у неё ещё в детском саду, а третьего носит в животе; малышка Тиндары, светловолосая, зеленоглазая – эту я сразу узнала: как две капли воды похожа на человека с фотографии, которую её мать показывала мне возле церкви.
«А ведь ты была права, – откровенничает Тиндара, отловив меня после школы, когда заходит за дочерью, – это на мордашку его смазливую я купилась. Но как рот откроет, у меня аж свербит. Он мне – белое, я ему – чёрное, он мне – восход, я ему – закат. И потом, – она, оглянувшись, понижает голос, – я тебе вот что скажу: снаружи красота, а внутри-то пустота. Мои всё спрашивают, когда мы ей, – Тиндара кивает на малышку, – сестрёнку или братишку подарим. Так откуда сестрёнкам-братишкам взяться, если образ святой, считай, один только разок туда-сюда пронесли, а с тех пор я монашкой живу? Мужики – что арбузы: не попробовав,
Когда в классе появилась Марина, мне даже не понадобилось заглядывать в журнал. В первый же день она рассказала, что переехала из столицы, поскольку отцу после смерти деда пришлось подхватить семейное дело здесь, в городе; что скучает по прежним друзьям, но зато может после обеда зайти в кондитерскую, и папа даст ей попробовать крема на кончике ножа. Худенькая, подвижная, глаза чёрные-чёрные. Возле школы её ждёт мать: невысокая, молчаливая, «серая мышка». Случайно встретившись взглядами, мы едва заметно киваем, приветствуя друг друга. Этой женщиной могла быть я.
А вот дети Мушакко ко мне не придут. Через год после того, как их брак с Фортунатой был аннулирован, он уже снова стоял перед доном Иньяцио: чуть полысевший, чуть погрузневший, невеста чуть помоложе. Но произвести на свет долгожданного наследника так и не удалось. Похоже, ребёнок, которого он лишил мою сестру, довлеет на ним куда сильнее, чем так и не обрушившееся проклятье.
73.
Вон он, дом Мушакко, в глубине улицы, нисколько не изменился. Но каким крохотным он теперь кажется! Сегодня здания в пять раз больше возводят в пять раз быстрее: ветхой роскоши пришла пора уступить место роскоши новой, как считаешь?
Я ходил туда на следующий день после Фортунатиного побега. Не знаю, чего пытался добиться: наверное, просто хотел понять, может, помирить – мне ведь тогда ещё казалось, что, приведя разумные доводы, можно добиться понимания. Как говорится, только гора с горой не сходится... Ну, и в очередной раз ошибся.
Пока по лестнице поднялся, чуть сердце не выскочило. А Геро меня ещё в прихожей полчаса продержал, только потом войти пригласил. Сам сидит на диване, сигару курит, винцо попивает. Мне не предложил, да я бы и не согласился.
«Придётся Вам кое-что мне объяснить, – говорю, а голос от ярости дрожит. Злюсь, правда, больше не на него, а на самого себя – не смог, не увидел, что за этими стенами творится. А он отвечает, что, получив Фортунату из моих рук, холил её и лелеял, как драгоценную жемчужину: так и сказал, веришь ли? Она же отплатила чёрной неблагодарностью и, вслед за сестрой, на полное безумие решилась – из дома сбежала. И он, конечно же, не сможет принять обратно женщину, которая целую ночь провела Бог знает где.
«Это вопрос чести», – говорит, и окурок в пепельнице тушит.
«Но Фортуната всю ночь была под моей крышей!»
«И Вы поступили дурно, приняв её! Нужно было тем же вечером вернуть мне жену! Я – человек благородный, аристократ, а не марионетка в руках вашей дочери! Впрочем, можете и дальше держать её у себя: теперь весь город узнает, что она покинула семейный кров и я больше не желаю с ней жить! Скажите спасибо, что в участок не иду! Этот брак с самого начала был фальшивкой, и я добьюсь, чтобы Священная Рота[28] его аннулировала!»