Оливер Лавинг
Шрифт:
– Но если существуют другие вселенные, то где они находятся? – Брат всегда был более доверчивым, более жизнерадостным мальчиком, его не мучили темные сомнения. – И как туда попасть?
– Не знаю я, – хмуро бросил отец, словно этот вопрос давно его терзал. – Возможно, через черную дыру.
– Черную дыру? – удивился Чарли. – Я думал, там просто сплошная темень.
– Точно этого никто не знает. Возможно, там чернота, а может, портал в другую вселенную. С этими черными дырами, как я читал, такая штука: наука про них толком ничего сказать не может. Приблизиться к ним, чтобы рассмотреть получше, нельзя – гравитация разорвет на части.
Меньше трех месяцев спустя в Западном Техасе раскроется черная дыра, и ты обнаружишь, что в наивной космологии
Дрожащий луч света скользил по густым мазкам папиных импрессионистских мультивселенных: фонарик дрожал в его пропитых руках.
– Вообще, – сказал ты, – Ребекка права: очень красивые картины.
Па широко улыбнулся, и ты тоже улыбался. Может быть, думал ты, тебе не надо было делиться с Ребеккой вашими несчастьями, может быть, ей не нужны были еще и ваши грустные истории. Может быть, ее к вам привела надежда увидеть счастливую семью? Завтра же, решил ты, ты наконец выдашь секрет той картины Па со школьным зданием. Какое бы разочарование у тебя ни вызывали его последние творения, ты с удовольствием представлял, как расскажешь Ребекке эту историю: как вы втроем прятались за ярмарочным шатром, как собирали свои скудные сбережения, стремясь переписать конец этого дня, сделав его счастливым для отца.
О, конечно, как просто пожалеть этого паренька – мальчика, который все еще чувствует чудесное прикосновение рук и готовится рассказать свою лучшую историю о том, что делало его семью настоящей семьей. Мальчика, обреченного на будущее, которое он никогда бы не смог предугадать. И все же, возможно, в тот вечер ты уже начинал репетировать свою роль в этой истории? Скоро должна была раскрыться черная дыра, и тебе суждено было упасть в нее, а твоей семье – остаться на краю. И как после всего этого юношеского эпоса – фэнтези, научной фантастики, постапокалиптических миров и прочих столь любимых тобой небылиц, да еще и после рассказов Па о параллельных вселенных – как не поверить, что твое собственное нездешнее коматозное повествование действительно было предсказано? Как иначе объяснить невообразимые страдания, выпавшие на долю тебе и твоей семье, мифологические трансформации, которые тебе пришлось претерпеть? Больше того: как не поверить в твою избранность?
Нет, тебе недолго придется себя жалеть. Может, ты и упал в черную дыру, но судьба твоих родных оказалась не менее горькой. Им пришлось остаться здесь, на планете Земля.
Ева
Глава вторая
Эта утерянная, выпавшая из памяти минута больше всего мучила Еву Лавинг. Чем она занималась ровно в 21:13 пятнадцатого ноября? Еве не удавалось вспомнить, во всяком случае не в точности. Скорее всего, просто стиркой. Просовывала руку в скрипучую, жалобно кряхтящую стиральную машину, вытаскивала комья мокрой, накопившейся за неделю одежды и швыряла их в разинутую пасть сушилки. Позже явилась смутная картина: ветхие трусы мужа проваливаются в пыльную щель между машинами, она наклоняется за ними и бросает к остальному белью. «Крутиться» – так хозяйственные дела называли у них дома.
Позже Ева будет вспоминать, что очень много крутилась по дому в тот вечер, последний вечер, когда ее вселенная еще сохраняла цельность. Пока старенькая сушильная машина издавала свои жуткие звуки, Ева сновала из гостиной в кухню, из кухни – на крыльцо, с крыльца – в спальню, гонимая потребностью чем-то себя занять. Евин свекор умер на несколько десятков лет раньше, чем она познакомилась с Джедом, свекровь – Нелли, или Нуну, Лавинг – уже несколько лет как скончалась, но дом все еще оставался домом бабушки Нуну: фарфоровые статуэтки в буфете с посудой, солнечные пустынные пейзажи в золоченых рамах, кособокие напольные часы ворчливо отсчитывают секунды… Ева была одна в их доме посреди Зайенс-Пасчерз: Чарли отправился в кино («Машина смерти. Робот-7» или какая-то подобная дребедень), Джед дежурил в школе на Осеннем балу, а Оливер, несчастный кавалер без партнерши, в последний момент неизвестно почему решил надеть один из отцовских костюмов и отбыть на танцы в одиночестве. До конца жизни Еву будет мучить следующий факт: она сама отвезла его к школе.
Накануне вечером Джед повел себя очень необычно (повлияло ли это на последующие события? – гадала она потом): вернувшись из мастерской, он скользнул под одеяло рядом с Евой. За годы их совместной жизни она выучила все оттенки настроений, которые пробуждал в Джеде алкоголь. Среди них были Унылый, Возмущенный, Одержимый – однако тем вечером он пришел к Еве в редчайшем из своих обличий: как Любвеобильный.
– Так спать слишком жарко, – сказала она, отодвигаясь.
– Кто сказал, что мы будем спать?
– Ты серьезно?
– А почему бы и нет? Не думаешь, что заключенному полагается супружеский визит?
– Заключенному? То есть я в твоей метафоре тюремщик?
– Ева.
– Что?
– Ничего.
Несколько длинных минут они просто лежали молча во влажной тишине спальни.
– Завтра танцы, – сказал наконец Джед.
– Да?
– Да. И кажется, наш несчастный сын так и не нашел себе партнершу.
– Знаю. Не думаю, что это такая уж трагедия. В его возрасте я никогда не ходила на танцы.
– Я думаю, тебе стоит пойти подежурить со мной, – сказал Джед. – Может быть, удастся и Оливера вытащить, и Чарли тоже. Повеселимся там.
– Ты приглашаешь меня на Осенний бал?
– Окажешь мне такую честь?
– Джед, – ответила Ева, – ты меня прости, но мне от этих школьных вечеров как-то не по себе. Видимо, плохие воспоминания.
В своей страннической юности Ева всегда и всюду оставалась Новенькой, нездешней, немного экзотической чужестранкой, беззаконно затесавшейся среди обычных бледнолицых учеников. История ее детства представляла собой трагическое и перманентное переизобретение себя. Раз за разом, садясь на свое новое место в первом ряду, она чувствовала на себе взгляд новых глаз, ждущих, как она себя проявит. И даже после двадцати лет в Западном Техасе Ева все еще ощущала себя изгоем среди этих по-христиански жизнерадостных людей, коллег Джеда и их семей, в обществе которых она казалась себе каким-то иностранным вторженцем, подозрительной еврейкой, чужаком из того туманного межрасового пространства, что расположено между белыми и латиноамериканцами. В результате она научилась даже не надевать маску, а ловко обороняться. Издалека Ева напоминала невинный одуванчик, но подойди ближе – и она превращалась в хищную венерину мухоловку.
– Жаль, что так, – сказал Джед, чье тело уже застывало в неподвижности.
(Могло ли быть так, что все ее будущее оказалось предопределено тем ночным отказом? Если бы только она позволила этому ослабленному алкоголем телу взять над ней верх – после почти годичного перерыва, – может быть, она дала бы себя уговорить и пошла бы на танцы? Могло ли ее присутствие все изменить?)
– Джед, послушай, – спустя некоторое время произнесла Ева, но тот уже спал.
Следующим вечером 21:15 перетекло в 21:16. Ощутила ли она, как аккумулирует свой горячий заряд ее собственный Большой взрыв, как начинают искажаться время и пространство? Как ни отвратительно, нет. Ева просто слонялась по этому склепу, принадлежащему семье, которой – как казалось ей тем одиноким вечером – уже не существовало. Научно-фантастические книги на полке в комнате Оливера, рубашки ее мальчиков, аккуратно развешенные в узеньком шкафу, сияющие лаком бычьи черепа на стенах… Меньше чем через два года Оливер поступит в колледж и уедет, через четыре года то же сделает Чарли; Ева уже прибегала к старой уловке всех хранительниц опустелого гнезда: включала телевизор, просто чтобы не было так тихо.