Оливия и Смерть
Шрифт:
Патрик кивнул. Он смутно помнил Дитриха Аббельхейма, который приезжал осматривать маленького, тогда пятилетнего, Вальтера и вынес окончательный приговор – малыш неизлечим. Это был высокий сухопарый человек с большим носом и удлинёнными кистями рук, которые с лёгкостью могли бы брать самые сложные фортепианные аккорды. Он одевался в коричневое, говорил отрывисто и напоминал длинную подвижную ящерицу.
– Дитрих мог бы помочь вам на первых порах, месяц-другой. Он мне кое-чем обязан, так что я могу просить его об этой услуге.
– Спасибо, доктор. Я, пожалуй, задержусь до тех пор, пока не станет
Мариэнель пожал плечами, и в этом движении Патрику неожиданно почудилась досада.
– Как хотите. Мой вам совет: не питайте излишних надежд. Вы ещё не стары, вы талантливы. Мир не сошёлся клином на нашей карликовой стране, есть другие столицы и другие государи. Если Эдвард откажется от ваших услуг, это ещё не будет означать, что вашей жизни пришёл конец.
Патрик подумал о своём доме, о старой лестнице с полированными перилами, о своих добросовестных немолодых слугах. Потом его мысленный взор переметнулся во дворец и заскользил по покоям Оттона. Ему случалось видеть герцога нездоровым, но он не мог представить его умирающим. Бывало, Оттон принимал своего придворного стихоплёта, сидя в кресле у камина, одетый по-домашнему, но глаза на длинном костистом лице всегда блестели ясно и иронично, а ум был гибок. Странно, но Патрик вдруг обнаружил, что гораздо больше привязан к умирающему правителю, чем думал всегда. А может, дело было в том, что с Оттоном уходила в небытие целая эпоха, и время, что спешило ей на смену, представлялось грозным, непонятным и смутным.
Они провели в гостинице ещё примерно час, потом доктор взглянул на свой хронометр и поднялся.
– Думаю, мне лучше откланяться. Если герцогу станет совсем плохо, дорога будет каждая минута. Я должен ехать во дворец.
Они простились, чувствуя странную неловкость, связанные жуткой тайной. Между ними внешне и впрямь было много общего, несмотря на большую разницу в возрасте. Внутренне же они стояли на разных берегах реки – для Мариэнеля смерть Оттона была муками терзаемой болью плоти, кровью и вонью испражнений, поэт же больше сожалел о гибели некой крошечной вселенной, центром которой являлись личность герцога и его воля.
Патрик ехал домой на извозчике, на улицах смеркалось. Чистенькие домики, словно пряничные украшения на великолепном торте, выпускали и впускали маленьких пёстро одетых кукол. Те смеялись или сердились, топали ножками, рыдали, приветствовали друг друга, – словом, старались во всём походить на великанов. Они ещё не знали, что кукольник уже почти мёртв, и их маленькое королевство скоро перекочует со сцены на дно огромного пыльного сундука. А кому-то из них суждено быть выкинутым на свалку или брошенным в печь…
Поэт замер от накатившего ужаса, потом сильно ткнул тростью в спину вознице.
– Эй! Я передумал! Мне нужно во дворец. Поворачивай!
День премьеры был долог и полон событий, как сама жизнь. Тео растянул ногу, неловко спрыгнув с помоста на утренней репетиции. Край одного из полотнищ декорации, изображавшей сад вокруг дома Оливии, оборвался и повис, явив миру какие-то деревянные конструкции. Магда хлопнулась в обморок, узнав, что на премьере будет присутствовать всё сиятельное семейство Оттона, включая старую герцогиню. Портной Гунтера пришил к парадному сюртуку не те пуговицы, чем привёл музыканта в неистовство. Плащ Смерти, который оказался коротковат для Пабло, надставили, но материи нужного оттенка больше не было, так что одеяние вышло двухцветным. Курц всё время забывал, что из его ариэтты выбросили половину слов и каждый раз порывался спеть её всю. Катарина, обладательница средней мощности альта, игравшая служанку Оливии, накануне слегка простыла и теперь похрипывала на низких нотах.
– Если она ещё и пустит петуха на верхних, всё пропало, – мрачно заявил Лоффт. – Впрочем, и так представление обещает быть неудачным. И его увидит Оттон! Моя карьера будет сегодня же закончена.
Патрик не выдержал и улыбнулся. Гунтер заметил это.
– Твоя, кстати, тоже. Так что не вижу поводов для веселья. Куда делся твой приятель-циркач?
Он упорно отказывался относиться к Пабло дружески, несмотря на то, что тот несколько раз заставлял его украдкой смахивать слёзы на репетициях.
– Он сейчас вернётся. Давай пока закончим, не то к вечеру ни у кого из нас не останется сил.
– Мне нужно повторить ещё раз две последних сцены, – заартачился музыкант. – Иначе мы провалим финал. Курц! Найди Смерть и приведи сюда! Впрочем, нет, тебя только за смертью посылать… Извини за дурацкий каламбур.
Патрик отсмеялся и встал.
– Я найду Пабло. Он должен быть поблизости.
– Сделай милость. Меня уже ноги не держат. А ведь я ещё жду к себе парикмахера!
– Да? Я бы на твоём месте не рисковал. Сегодня всё наперекосяк.
И, оставив музыканта в сомнениях, Патрик выскользнул из зала. В галерее на бархатных банкетках отдыхали Магда и Тео. Певица после обморока выглядела усталой и слегка подавленной.
– Ты так прелестно бледна, детка, – сказал ей стихотворец, подходя. – Постарайся к вечеру приобрести хоть какой-то румянец. Не то интендант станет брюзжать, что мы могли сэкономить на пудре.
Тео довольно фыркнул и сказал с притворной ревностью:
– Не называй её деткой, ловелас! Мы играем трагедию, а ты ведёшь себя как оперетточный соблазнитель.
– Может и так, – покорно согласился поэт. – А где настоящий соблазнитель? Тот, кто уводит у тебя супругу в последнем акте?
– Если ты о Пабло, то здесь он не проходил. Посмотри в гримёрной.
Юноша и впрямь был там, а ещё там была его гитара, так что окружающий мир для них не существовал. Патрик мог слушать друга часами, когда на того нападала охота петь, но сейчас времени не было.
Пабло увидел отражение поэта в зеркале перед собой и повернул голову.
– Что, снова мой выход? – спросил он изумлённо.
– Ступай на сцену, приятель. Гунтер ещё чего-то хочет от тебя.
– Я делаю, что могу. Он чем-то недоволен?
– Не думаю. Ты действительно делаешь всё, что можешь, и даже больше. Он просто очень взволнован. То, что мы ставим, необычно для этих мест. Неизвестно, как нас примет публика, что скажет Оттон…
– Какая польза гадать об этом? – прервал его Пабло. – Нельзя повернуть назад, нельзя выбросить эту музыку и эти стихи из своей жизни. Я думаю, они – лучшее, что вы оба написали.