Ому
Шрифт:
— Подождите, пожалуйста, минуту, мистер Уилсон; дайте мне поговорить с этим юношей. Подойдите сюда, мой молодой друг; меня крайне огорчает, что вы связались с такими дурными людьми; вы знаете, чем это кончится?
— О, это тот парень, что написал «раунд-робин», — вмешался консул. — Он и мошенник доктор заварили всю кашу… Выйдите, сэр.
Я удалился, пятясь и отвешивая многочисленные поклоны, словно находился в присутствии августейших особ.
Явное предубеждение Уилсона и против доктора и против меня было достаточно понятным. Капитаны всегда недружелюбно относятся к мало-мальски образованному человеку, попавшему к ним матросом; и каким бы мирным характером тот
Как ни мало пришлось мне встречаться с капитаном Гаем, уже через неделю после того, как я очутился на «Джулии», он бросал на меня взгляды, достаточно ясно говорившие о его неприязни; усилению этого чувства способствовала моя открытая дружба с Долговязым Духом, которого он одновременно боялся и от всего сердца ненавидел. Отношения, существовавшие между Гаем и консулом, легко объясняют враждебность последнего.
Когда опрос закончился, Уилсон и его приятели подошли к двери; напустив на себя суровый вид, консул принялся распространяться о нашей порочности и крайней безрассудности. Никакой надежды больше у нас не оставалось; последний шанс получить прощение упущен. Теперь, если бы мы даже раскаялись и стали умолять о разрешении вернуться к своим обязанностям, нам все равно не разрешили бы.
— Ну! Катись-ка ты отсюда, консулишка, — воскликнул Черный Дан, пришедший в полное негодование от подобного оскорбления здравого смысла.
Уилсон в ярости велел ему замолчать; затем подозвал толстого старого туземца и, заговорив с ним по-таитянски, отдал ему распоряжение увести нас и засадить в надежное место.
После этого нас построили, и под предводительством старика мы с громкими криками тронулись в путь по красивой тропе, которая уходила вдаль среди широко раскинувшихся рощ кокосовых пальм и хлебных деревьев.
Остальные конвоиры в прекрасном настроении торопливо шагали по сторонам, болтая на ломаном английском языке и всячески давая нам понять, что Уилсон не принадлежит к числу их любимцев и что мы ведем себя как настоящие молодцы. По-видимому, они знали всю нашу историю.
Ландшафт вокруг был очаровательный. Тропический день быстро близился к концу; солнце казалось громадным красным костром, горящим в лесу, — его косые лучи пробивались сквозь бесконечные ряды деревьев, и каждый лист трепетно пламенел. Расставшись с тесными палубами фрегата, мы дышали теперь напоенным пряностями воздухом; слышалось журчание ручьев, тихо покачивались зеленые ветви. А далеко в глубине острова, залитые закатом, поднимались спокойные крутые горы.
По мере того как мы подвигались, я все больше и больше восхищался живописностью широкой тенистой дороги. В нескольких местах прочные деревянные мосты были перекинуты через большие потоки; берега других соединяла каменная арка. В любом месте по дороге могли проехать три всадника рядом.
Эту чудесную аллею — самое лучшее, что дала острову цивилизация, — иностранцы по неизвестной мне причине называют «Ракитовой дорогой». Проложенная первоначально для облегчения поездок миссионеров, она тянется вокруг почти всего большого полуострова, миль по крайней мере на шестьдесят, по прибрежной плодородной низменности. Но вблизи от Таиарапу, меньшего из полуостровов, дорога сворачивает в узкую уединенную долину и по ней пересекает остров в этом направлении.
Необитаемую внутреннюю часть страны, куда почти невозможно проникнуть из-за густо поросших лесом ущелий, ужасных пропастей и совершенно недоступных крутых горных хребтов, даже сами туземцы знают очень плохо; поэтому, вместо того чтобы двигаться напрямик из одной деревни в другую, они предпочитают идти в обход по Ракитовой дороге. [60]
Впрочем, по ней путешествуют не только пешком, так как теперь на острове вполне достаточно лошадей. Их завезли из Чили; обладая веселым живым покладистым нравом, свойственным испанской породе, они вполне соответствуют вкусам островитян высших сословий, ставших прекрасными наездниками. Миссионеры и вожди путешествуют только верхом; в любое время дня вы можете видеть, как знатные таитяне мчатся во весь опор. Подобно жителям Сандвичевых островов, они скачут на манер индейцев-поуни. [61]
Много миль прошел я по Ракитовой дороге, и мне никогда не надоедало любоваться постоянно менявшимся пейзажем. Но куда бы она ни вела вас — по лесистой ли равнине, или вдоль поросших травой ущелий, или через холмы с покачивающимися на ветру пальмами, яркое синее море с одной стороны и зеленые вершины гор с другой никогда не исчезали из виду.
Глава 31
«Калабуса беретани»
Пройдя от деревни с милю, мы остановились.
Это было чудесное место. Здесь у подножия покрытого зеленью склона протекала горная речка. В одном направлении она журча стремилась под уклон и вдали, разлившись по усеянному мелкими блестящими раковинами пляжу, тонкими струями впадала в море; в другом тянулось длинное ущелье, в котором глаз с трудом мог проследить сверкающую извилистую нить, терявшуюся в тени и зелени.
Участок возле дороги был огорожен низким каменным забором грубой кладки, а позади на верхнем краю склона стояла большая туземная хижина овальной формы с ослепительно белой тростниковой крышей.
— Калабуса! Калабуса беретани! (английская тюрьма [62]) — крикнул наш провожатый, указывая на здание.
Так оно называлось в отличие от подобных же учреждений в деревне Папеэте и ее окрестностях, потому что в течение последних нескольких месяцев консул приспособил его в качестве места заключения для проштрафившихся матросов с английских судов.
Несмотря на романтический вид, здание при ближайшем знакомстве оказалось очень мало пригодным для жилья. Коротко говоря, это был просто недавно построенный и еще не законченный остов, со всех сторон открытый ветру. Тут и там, даже под крышей, пучками росла трава. Единственной мебелью были «колодки» — неуклюжая махина для предупреждения побега, которая, насколько мне известно, в большинстве стран уже вышла из моды. Она сохранилась, однако, у испанцев в Южной Америке; оттуда таитяне, по-видимому, и позаимствовали это приспособление, так же как и название, которым они обозначают все места, где содержатся заключенные.
Колодки представляли собой не что иное, как два толстых деревянных бруса длиной футов в двадцать и совершенно одинаковых. Один лежал на земле, а второй клался сверху; в обоих через равные промежутки имелись совпадавшие между собой полукруглые вырезы, назначение которых было понятно с первого взгляда.
Тем временем наш провожатый сообщил, что его зовут «капин Боб» (капитан Боб); он оказался милейшим и добродушнейшим созданием. Это имя ему очень подходило. С самого начала старик нам так понравился, что мы с радостью признали его своим начальником.