Омут памяти
Шрифт:
Разразился скандал. В Москву пришли возмущенные письма от имени Политбюро ЦК Украины. Первый секретарь Шелест и другие обвинили газету в клевете, требовали официального расследования. Михаил Суслов поручил мне (я уже исполнял обязанности заведующего отделом пропаганды) организовать проверку. К ней были привлечены Прокуратура Союза, КГБ, КПК при ЦК КПСС и другие организации. В результате выяснилось, что газета права, что все факты являются верными. Обо всем этом я и доложил в ЦК.
Записку вынесли на рассмотрение Секретариата. Ко всеобщему удивлению, на заседание пришел сам Брежнев, что было
Суслов сказал, что не надо сейчас заслушивать редактора «Комсомольской правды» и руководителя отдела, поскольку они свою точку зрения изложили в статье и в записке. Он попросил Соляника рассказать о работе флотилии. Капитан говорил об успехах, о том, сколько прибыли добыто государству, как самоотверженно работает в тяжелейших условиях команда.
Началось обсуждение. Практически все выступавшие защищали Соляника и разносили «Комсомолку». Упрекали отдел пропаганды зато, что он якобы «потакает» газетам, снизил требовательность и т. д. Вспоминали статьи, не имеющие отношения к данному делу. Я пытался что-то сказать, но Суслов слова мне не дал. Короче говоря, обсуждение сводилось к тому, что статья неправильная, порочащая видного человека в партии и государстве, что виноват вовсе не Соляник, а виноваты те, кто напечатал статью и поддерживает ее.
Мы с главным редактором «Комсомольской правды» Юрием Вороновым переглядывались, понимая, что наши дела плохи, попали, словно караси на горячую сковородку. С каждым выступлением обвинения становились все более жесткими. Секретари ЦК понимали, что Брежнев пришел не для того, чтобы хвалить «Комсомолку». Обстановка предельно накалилась. Соляник приободрился, начал жаловаться на то, что подобные статьи мешают работе, ослабляют дисциплину, снижают авторитет руководства. Полный набор блудливых слов того времени.
Брежнев был хмур, слушал, наклонив голову. А выступающие все время пытались уловить его настроение.
Слово взял Александр Шелепин. Он сидел по левую руку от председательствующего. Шелепин начал свою речь примерно так. О чем мы говорим? Оклеветали и оскорбили Соляника? Но ведь проводилась проверка. Давайте определимся. Если факты неверны, тогда давайте накажем главного редактора и тех, кто поддержал газету. Если же факты верные, тогда о чем речь? И все в том же духе. Речь Шелепина была напористой, острой, в ней явно прослушивался вызов другим секретарям, а как потом оказалось, — и Брежневу.
Все притаились. Видимо, не могли понять, что тут разыгрывается. Это потом прояснилось, что игра была гораздо серьезнее, чем представлялось непосвященным. Шелепин выступал предпоследним из секретарей, если не считать Брежнева. Теперь все взоры обратились к Суслову — а что скажет он? Сначала Суслов пошептался с Брежневым, видимо, спросил, будет ли тот выступать. Потом в сусловской манере произнес какие-то банальные слова об объективности, о необходимости беречь кадры. Казалось, что сейчас, как и все другие, обрушится
Ничего подобного не произошло. В самом конце речи он произнес слова, которые я запомнил на всю жизнь.
— Правильно здесь все говорили, — сказал Михаил Андреевич (хотя никто об этом и слова не сказал), — что нельзя Соляника оставлять на этой работе. На флотилии вершатся плохие дела, один человек покончил жизнь самоубийством. Конечно, газета могла бы посоветоваться перед публикацией но, судя по результатам проверки, там все изложено правильно. Вообще-то нашей печати надо быть поаккуратней, но в данном случае я поддерживаю предложение, что Соляника надо освобождать от работы.
На том и закончил свою речь. Спокойную и монотонную. Видимо, он знал о сути дела больше, чем все остальные.
Мы с Вороновым повеселели, знали, что Суслов от своих решений не откажется. Секретари ЦК переглядывались, не понимая, что произошло. Какие пружины сработали, чтобы так повернулось дело?
А Брежнев так и просидел все заседание молча. Только в конце, когда все стали расходиться, он остановил меня и редактора «Комсомолки», поднял голову и зло буркнул:
— А вы не подсвистывайте!
Цензура цензурой, но все-таки в печати, как ее ни зажимали, время от времени появлялись и неожиданные для ЦК статьи. Кроме случая с Соляником, я помню статьи в «Правде» и «Комсомольской правде» о продолжающемся уничтожении Байкала. Уникальность этого озера известна. Думаю, что в будущем пресная вода Байкала будет продаваться за золото, но сейчас об этом мало кто думает. Создается впечатление, что правительство России до сих пор считает Байкал лужей после дождя. Высохнет — и ладно.
Инициатором строительства комбината на берегу Селенги и близко к берегам Байкала является бывший министр бумажной и целлюлозной промышленности Орлов. Он аргументировал свое предложение тем, что именно вода из Байкала поможет выпускать особую бумагу, в том числе для денежных знаков. Все это оказалось враньем. Бумажное ведомство исходило из того, что и лес рядом, и вода под рукой.
Газетные статьи вызвали острую реакцию со стороны отраслевых отделов ЦК. Они подняли крик — опять нападки, ничего вредного там не происходит, с очистными сооружениями все в порядке.
Мы начали готовить записку и вышли с особым мнением: газеты правы, надо создать комиссию для проверки всех фактов. Но обсуждение этой проблемы на Секретариате ничего не дало. Тем не менее Суслов вынес вопрос на Политбюро. Я не был на его заседании, но мне рассказывали, что обсуждение там проходило еще хуже, чем на Секретариате. Газеты подверглись резкой критике. Короче говоря, мы потерпели поражение.
Через какое-то время мне позвонил один из замминистров правительства России (очень жаль, что забыл его фамилию) и сказал, что он встречался с молодым научным сотрудником, у которого есть интересные данные по Байкалу. Замминистра знал мою позицию по Байкалу, поэтому, видимо, и обратился ко мне. Я встретился с этим научным сотрудником. Он принес мне любительский фильм, в котором было следующее: автор фильма черпает из Байкала воду и наливает ее в сосуд, потом берет рыбок и опускает их туда же. Рыбки дохнут. Воду он брал из мест, близких к комбинату.