Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги
Шрифт:
Я вытащил камеру из кармана и показал ей.
Она погоревала над ней.
— Эта камера стоила мне сто пятьдесят долларов. Мне следовало подумать, прежде чем давать ее Гарри.
— Может быть, идея со снимком была не совсем удачной? У Мартеля аллергия на камеры. Какое у него настоящее имя, все-таки?
— Я не знаю. Он пользуется разными именами. — Она опять вернулась к Гарри. — Вы думаете, что Гарри пострадал или с ним что-нибудь случилось?
— Возможно. Его машина находится на бульваре в полумиле отсюда. Ключ торчит в зажигании.
Она вскочила.
— Почему вы не сказали об этом?
— Вот я и сказал.
— Покажите мне где.
Пока мы ждали лифт, она подобрала свой приемник и сумочку, достала пальто из шкафа. Может быть, шум лифта или радио или какой-то постоянный звук, исходящий от ее тела, вызывал такую реакцию, но, когда она пересекала вестибюль, все три шулера наблюдали за ней из двери Самоанской комнаты.
Мы ехали по бульвару. Поднимающийся ветер сносил машину. В море поднимались белые шапки пены. Слегка фосфоресцирующие, они поднимались как привидения, быстро сметаемые обратно в темноту. Моя соседка высматривала что-то на пустынном берегу. Она открыла в ту сторону автомобильное окно.
— С вам все в порядке, миссис Гендрикс?
— Да, все, но, пожалуйста, не зовите меня так. — Ее голос звучал моложе и не так самоуверенно. — Я чувствую себя как дурочка. Зовите меня Китти, если хотите.
— А вы не миссис Гендрикс?
— Формально да, но мы не живем вместе. Гарри развелся бы со мной давным-давно, только он — верующий католик. Он живет с мыслью о том, что я к нему вернусь.
Она наклонилась вперед, чтобы отодвинуться с моего края.
— Мы уже проехали полмили. Где машина?
Я не мог ее обнаружить. Китти стала нервничать. Я повернул машину и в свете фар увидел проем в зарослях и костер за ними, который быстро догорал несколькими угольками, едва тлеющими в куче пепла. Трое пьяниц исчезли, оставив за собой бутыль и запах пролитого вина.
Китти Гендрикс позвала меня:
— Что вы там делаете? Гарри там?
— Нет.
Она прошла сквозь проем. Ее приемник и сумочка болтались у нее на руке. Приемник пел как самостоятельная личность. Она огляделась вокруг, прижимая к себе пальто. Смотреть было не на что, кроме затухающего костра, железнодорожных путей, тускло посверкивавших в свете звезд. Затоптанная неласковая земля.
— Святая Дева, — произнесла Китти. — Здесь ничего не изменилось за двадцать лет.
— А вы знаете это место?
— Мне это следует знать. Я родилась в двух кварталах отсюда, на другой стороне железной дороги. — Она добавила с усталым видом: — Обе стороны путей не то место, где можно жить. От поездов всегда тарелки гремели на кухне. — Она всматривалась в темное пространство железнодорожного двора. — Насколько мне известно, моя мать до сих пор живет здесь.
— Можем пойти проведать.
— Нет! У меня не так много чего осталось, чтобы поставить ее на ноги. Я хочу сказать — пусть прошлое останется прошлым.
Она сделала непонятный жест в сторону эвкалиптовых зарослей, будто само это место понуждало ее к откровенности.
Она могла справиться с опасностями пребывания в отеле, но не с разгулом дикой, ветреной ночи.
Ее раздражение обернулось против меня.
— Зачем вы привезли меня сюда?
— Это была ваша идея…
— Но вы сказали, что машина Гарри…
— Очевидно, ее украли.
Она отпрянула от меня, споткнувшись, и завалилась на черные ветви кипариса. Все, что я мог рассмотреть, — это бледные очертания ее лица и блеск глаз и губ.
— Не верю. Здесь не было никакой машины. Какой марки она была?
— «кадиллак».
— Теперь я знаю, что вы лжете. Откуда у Гарри «кадиллак»?
— Он, вероятно, взял его на стоянке. Это была старая машина.
Казалось, она ничего не понимала. Я слышал ее учащенное дыхание.
— Здесь никогда и не было машины, — прошептала она. — Вы из Вегаса, не так ли? И вы заманили меня сюда, чтобы убить.
— Это глупая болтовня, Китти.
— Не зовите меня Китти. — Ее голос приобрел плаксивые оттенки. Возможно, в ее сознании всплыло что-то такое, что случилось многие годы тому назад, когда гремели поезда и тарелки ее матери. — Вы заставили меня приехать на это место и теперь не даете мне уйти.
— Идите, пожалуйста. Идите, идите.
Она лишь плотнее прижалась к кипарису, как ночной испуганный зверь. Ее радио тренькало из темноты. Запах ее косметики доходил до меня, смешиваясь с запахом дизельного масла, вина и гари.
Каким-то внутренним видением красноватой вспышки, как со стороны, я увидел двух людей, поставленных в такие обстоятельства, что они могут стать соучастниками в нежелательном убийстве. Мне казалось, что она хочет быть убитой. Она падала среди деревьев, завывая:
— Ты держись подальше от меня, а то я скажу своему старику.
— Глупая, уйди оттуда.
Крик, на который она все время настраивала себя, вырывался из ее горла. Я дотянулся до нее в темноте, обнял за талию и притянул к себе. Она задохнулась от страха и швырнула радио в мою сторону. Приемник ударил меня в затылок и замолк.
Я отпустил ее. Она побежала прочь, спотыкаясь на своих высоких каблуках, через многочисленные пути, пока не превратилась в неясную тень, в звук шуршащих ног в ночной мгле.
13