Он и Я
Шрифт:
— Ничего не говори, — шепчу в темноту и приподнимаю край одеяла. — Не говори, — повторяю, нырнув Тарскому под бок. — Слышишь? Гордей?
Вздыхает так, будто я его крайне сильно достала.
— Говоришь тут только ты, Катенька. И слишком много.
— Обними меня… — прошу с каким-то отчаянием. В груди непонятная дыра расползается. Мне очень нужно ее закрыть. — Ну, пожалуйста!
Еще один тягостный вздох.
— Только если ты закроешь рот.
— Хорошо. Молчу.
Рывок. Склейка. Горячая дрожь.
Всепоглощающая благодать.
Теперь можно спать…
27
Так
Сколько жизни той?
Будем вместе гореть в аду…
— Как долго ты жил во Франкфурте? Чем занимался? Откуда знаешь всех этих людей? Почему большинство из них носят погоны? Тебе не претит общение с этим контингентом? — презрительно морщу нос.
Тарский ни на один вопрос не откликается. Даже головы не поднимает. Лишь расправившись с едой и отложив столовые приборы, удостаивает меня своим вниманием. Откидывается на спинку стула и смотрит, выдерживая паузу. Я сходу ощущаю колоссальный внутренний дискомфорт. Не только из-за обычного трепета, которым Таир каждый раз меня наполняет. Чувствую себя глупым ребенком.
Что я такого спросила? Много прошу? Разве странно, что я пытаюсь понять, чем мы тут занимаемся? Дурой была бы, если бы не интересовалась.
Сержусь, безусловно. Но пытаюсь сдержать свои обычные финты. Напоминаю себе о принятом пару дней назад решении любыми путями заслужить доверие Тарского. Утром он впервые оставил меня в квартире. Пришлось долго уговаривать. Заверяла, что к телефону и окнам не сунусь. Не орать и в дверь не колотить тоже обещала. И все же трудно Гордею далось это доверие. Вероятно, он даже был удивлен, обнаружив меня по возвращению мирно попивающей перед телевизором чай. Входную дверь запирал, конечно. Не без этого пока. Но ничего, вотрусь плотнее в доверие, будет оставлять и ключи.
Уверена, Таир доволен тем, как я держусь в обществе. Ни разу его не подвела. Говорю на немецком, думаю на немецком! Его прошлое ничем не компрометирую. Всегда бодра и весела, при этом не теряю осторожности, на которой он неизменно настаивает.
— Можешь хоть на один мой вопрос ответить?
— Достаточно долго.
Конечно же, выбирает первый, самый безопасный вопрос. Еще и отвечает туманно.
— И это все?
— Ешь молча, Катерина, — напутствует и поднимается из-за стола.
Мы едва ли не впервые ужинаем дома. Я собиралась по максимуму воспользоваться этим уединением и что-нибудь у него выведать, а он достает из холодильника бутылку пива и уходит в гостиную. Никогда не видела, чтобы Таир употреблял алкоголь, кроме того случая в Карловых Варах, когда я напилась и вместо мести скатилась к провокациям.
Какое-то время продолжаю жевать свою любимую свинину со стручковой фасолью, но, стоит признать, аппетит пропал практически сразу после того, как Тарский покинул кухню.
— Что смотришь? — осторожно подбираюсь к нему пару минут спустя.
— Телевизор, — отзывается, не удостаивая взглядом.
— Ты на все вопросы отвечаешь обтекаемо? Тебя этому где-то учили? Где? Зачем?
Встаю перед экраном. Выбора не оставляю, Гордей вынужден смотреть на меня. Этим взглядом, как обычно, жизнь вокруг останавливает. Кажется, что она бьется лишь в нас двоих.
— Тебе скучно, Катенька?
— Мм-м… — ничего вразумительного ответить не получается.
— Значит, скучно.
— Вообще-то я хотела просто поговорить!
— Ну, давай поговорим.
Тарский ставит недопитое пиво на столик и поднимается с дивана, а я в растерянности пячусь назад, пока не прилипаю задницей к телевизору. Машинально выставляя руки, упираюсь ладонями в его обнаженный торс.
Обязательно ему постоянно ходить по дому без майки?
Натыкаюсь на выпуклую линию швов и вздрагиваю. Опуская взгляд, вижу, как пальцы дрожат на расстоянии жалких пары миллиметров. Боюсь причинить вред, касаюсь только потому, что отодвинуть руку некуда, а опустить вниз в тот момент не соображаю. Как раз из-за выразительного тремора кисти и дотрагиваюсь. Кончики пальцев при каждом неконтролируемом движении на этой красновато-рубцеватой линии некий тактильный сигнал отбивают.
Тарский… Его кожа покрывается мурашками. Вроде как ничего сверхъестественного для обычного человека, однако у Таира подобную реакцию удалось вызвать только однажды, когда обрабатывала ему рану на спине. Может, и сейчас… Мои прикосновения вызывают боль?
Едва эта догадка формируется в моем сознании, резко сгребаю пальцы в кулак.
— Больно? — спрашиваю и заторможенно следую взглядом вверх. Прочесываю торс, шею, подбородок, губы… Слышу свой шумный и прерывистый выдох. Машинально готовлюсь к столь же громкому вдоху. Получается не сразу. Сначала идут какие-то дерганые попытки, и лишь с третьей, напоровшись на глубокие и бушующие котлованы темно-темно-зеленых глаз, удается резко и стремительно захватить необходимую порцию кислорода.
Смотрю и жду какого-то ответа. Но Тарский молчит. Вместо этого берет мой кулак, разжимает трясущиеся пальцы и притискивает их обратно к своему животу. Подобное действие со стороны Гордея настолько неожиданно, насколько вероятен среди ночи рассвет. У меня вновь нет возможности дышать. Ощущаю лишь череду безумных скачков терморегуляции: то в холод, то в жар бросает. Эти реакции нереально скрыть. Он видит, как меня лихорадит. А я… Снова ловлю на его коже мурашки.
Вдох. Выдох. Вдох…
Это поистине завораживающе. Перебираю пальцами, ощущая, как подушечки колет иголками. Внутри каждого человека находится скрытый резервуар, на подъеме определенных эмоций с него срывает крышку, и тело затапливает бурная и горючая смесь. Она лишает равновесия, но вместе с тем как будто приподнимает над землей. Падать не страшно. Именно этого и хочется… Только сначала нужно набрать высоту. Взлететь, как можно выше.