Он и Я
Шрифт:
Гордей… Он ведь хочет, чтобы я его трогала… И я трогаю. За своими действиями и его реакцией наблюдаю. Периодически, словно дожимая сознание, обращаю взгляд к лицу.
— Как это произошло? Кто на тебя напал? Почему? Это сделали ножом? — кажется, нормально функционировать я способна, только пока говорю. — Кто зашивал? Сильно больно было? Твоей жизни угрожала опасность? Как тебе удалось в таком состоянии написать для меня записку? — заканчиваю отрывисто, потому как дыхание срывается.
— Совет на будущее, — его голос звучит очень хрипло, словно и он испытывает проблемы с самообладанием. — Больше шансов получить ответ на вопрос, если задавать по одному за раз.
Окей, постараюсь запомнить.
— Это правда?
— Что?
— То, что ты написал мне. Ты правда так думаешь?
Гордей вроде как хмыкает… Ну, знаете, такой звук, будто снисходительный смешок, и после него обычно следует улыбка? Только он не улыбается. Напротив, поджимает губы и сдвигает брови, будто мой вопрос заставляет крепко задуматься.
— Правда.
Хорошо, что я успела вдохнуть до того, как он ответил. Потому что после этого у меня снова случается сбой всех систем.
— Значит, считаешь меня самой красивой?
— Давай не будем играть словами. Я уже ответил.
— Хорошо… Хорошо! Поцелуй меня, — прошу, в который раз меняя направление.
Привставая на носочки, скольжу руками за шею. Придвигаясь максимально близко, ощущаю запах солода. Мне не мешает. Напротив, сильнее будоражит.
Тарский матерится. Выбрасывая руку, прихватывает мой подбородок. Жестко сжимая, как будто подтягивает меня еще выше. Выпяченные такими действиями губы оказываются на расстоянии нескольких миллиметров от его рта.
Замираю. Жду. Очень жду…
Гордей шумно выдыхает, опаляя мои губы. Склоняется, стирая остатки воздуха. Мажет по моему рту — мимолетно и быстро. Затем отстраняется и резко подхватывает на руки. На диван опускает непривычно медленно. Ложится сверху и целует… Только не в губы. Шею, ключицы… Прикрываю глаза. Дышу рывками. Дрожу, когда оттягивает ворот банного халата и прижимается губами к плечу. Скатывает ткань дальше, оголяет грудь и снова возвращается ртом к шее. Влажно и горячо втягивает кожу. То нежно, то требовательно и даже грубо — чередует напор ласк. Моментами больно, но именно эта боль поднимает сильнейшие волны трепета. Особенно когда жесткое всасывание сменяет мягкое касание языка.
Я вся сжимаюсь от удовольствия. Тянусь к Тарскому руками, но он сразу же их перехватывает. Притискивает к дивану, не позволяя дарить ответные ласки.
Раздвигая ноги, приподнимаю к нему бедра. Каменная эрекция сходу попадает куда нужно, заставляя нас обоих громко зашипеть. Я себя практически не слушаю, но мне так нравится этот выразительный звук из уст Тарского — дурею просто! Готова сделать все, что угодно, лишь бы усилить и участить сигналы его удовольствия. Трусь о его член промежностью, но Гордей и этому препятствует. Перебрасывая ноги, сдвигает мои бедра обратно и фиксирует их по сторонам своими коленями.
— Почему ты не позволяешь мне к себе прикасаться? — раздосадованно выдыхаю в потолок.
— Потому что тебе не стоит этого делать.
— Но я думала… Тебе ведь нравится! Я чувствую! Нравится? Признай!
Вместо ответа Таир кусает меня за грудь. Едва я вскрикиваю, накрывает ртом сосок и, зажимая губами, скользит по нему языком. Визжу и дергаюсь, бормочу какую-то ерунду.
— Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалу-й-й-с-та…
Сейчас мне кажется, что лопасти потолочного вентилятора вращаются, но я знаю, что он выключен. Это внутри меня смещается центр тяжести. Все переворачивается, разлетается, перемешивается и разбивается. Только рано я решаю, что лучше этого ничего быть не может. Тарский, с силой втягивая сосок, резко его выпускает и внезапно смещается вниз. Дернув полы халата, раздвигает мои ноги и прижимается губами к внутренней поверхности бедра.
Я
Вспышки — перед глазами.
Сверчки — в ушах.
Фейерверки — от живота к горлу. Нет, выше. С задушенным и протяжным стоном вырываются из меня и взлетают под потолок.
Ох, Господи…
— Гордей… Гордей…
Сама не знаю, что пытаюсь сказать. Да он и не слушает. Раздвигает мои складочки пальцами, растирает вязкую влагу и давит на клитор. Мало мне сумасшествия, зачем-то представляю, как он все эти действия прослеживает взглядом, и разбушевавшаяся похоть буквально сжигает меня. Когда снова касается языком, распадаюсь дрожащими рывками. Но и это еще не вершина… Несколько раз надавив языком на мой клитор, Тарский принимается его сосать.
Жестко, болезненно, очень влажно и горячо.
Каждая клетка в моем теле загорается. Я вся пылаю. Я вся — открытое пламя. Ощущения настолько острые, что я в самом деле колеблюсь: желаю сгореть дотла или жду, что погасит?
Таир решает за меня. Не отпускает, даже когда начинаю извиваться в попытках послабить давление. Сосет и сосет мой клитор. Слишком яростно, чтобы наступила разрядка, и слишком приятно, чтобы я по-настоящему хотела этого избежать. Впрочем, никакого выбора он мне и не дает. Уловив, когда я, вопреки всему хаосу ощущений, подбираюсь к пику, отстраняется. Нажимает на истерзанную плоть сразу тремя пальцами. Я взвизгиваю и всхлипываю. Хватаю воздух, чтобы закричать. Не получается… До крови закусываю губы, когда Тарский резко и сильно ударяет по накаленному клитору. И снова на него давит. Жесткими и очень-очень быстрыми движениями натирает из стороны в сторону. Вместо крика из меня выходят странные булькающие звуки и короткие хныкающие стоны. Но Таир не останавливается. Терзает и терзает мой клитор, агрессивно взмыливает, взбивая такое количество вязкого гормонального секрета, которое мне трудно было бы даже представить. Не прекращает и ничуть не послабляет давление, пока собравшийся внутри меня жар не вырывается наружу, орошая горячими брызгами его пальцы и мою плоть. Не знаю, что за вид разрядки я поймала, но ломать об этом голову и как-то стыдиться не получается. Когда меня сносит безумной волной экстаза, я реально рыдаю уже. На большее сил нет. Сотрясаюсь всем телом. В какой-то момент в режиме паники пугаюсь того, что не могу совершить очередной вдох. А когда вдыхаю, кислород опаляет горло и легкие.
Вначале кажется, что я так и останусь в этом разболтанном помутненном состоянии. В груди, внизу живота, на наружных половых органах все жжет и покалывает.
А он ведь даже не лишил меня девственности…
Оставив меня ловить отходняки, Гордей поднимается с дивана и направляется к шкафу. Машинально прослеживаю. Помутненным взглядом наблюдаю за тем, как стягивает спортивные брюки и вытирает ими ладонь. Боже, вся его кисть натурально блестит от моей смазки… Я бы смутилась, но не до того все же.
Что он со мной сделал?
Едва силы и осознанность возвращаются, злюсь.
— Что за ласки, блин? Ты специально, что ли? — сердито стираю со щек слезы. — Прошу поцеловать, а ты… Вот это все! Сколько можно? Гордей? Ты собираешься отвечать? Собираешься хотя бы посмотреть на меня? Что ты делаешь, черт возьми?! — Не сразу понимаю, что он одевается. Рубашка, брюки, ремень… — Куда ты собираешься? — злость сменяет растерянность.
— Мне нужно уйти.
Это сообщение меня неописуемо пугает.