Он и Я
Шрифт:
– Как ты? Идти сможешь? – вопросы задает привычным хладнокровным тоном.
Это меня всю растрясло, а он стоит, как ни в чем не бывало. Словно все происходящее мне одной привиделось! Я бы так и решила… Вот только разруха вокруг не позволяет спрятаться за этой иллюзией.
Тарский накидывает мне на плечи свой пиджак, и я на автомате затягиваю полы, чтобы прикрыть окровавленное белое платье.
– Катерина? Говорить можешь?
Киваю, однако ни одного звука так и не произвожу.
Заторможенно оглядываясь, натыкаюсь взглядом на отца. Он останавливается у
– Если власть лежит на земле, ее надо поднять.
Реакцией на это служат жуткие смешки и даже откровенный хохот.
– Гордей… – мой голос словно простуженный. – Домой хочу.
Тарский кивает и переводит взгляд на охранника.
– Иван, через «черный» Катерину выведи. Булат, Рустам и Артур – с ними. Прямиком домой. Всех собрать, усилить охрану, менять каждые полчаса. Остальным ждать меня. Столько, сколько понадобится. Найду кого-то в койке, расстреляю, на хрен.
2
После душа не утруждаюсь поисками одежды, в халате и с тюрбаном на голове спускаюсь на первый этаж. Оседаю на последних ступеньках лестницы и, гипнотизируя входную дверь, замираю в привычном ожидании.
Не знаю, кого сильнее увидеть хочу: отца или Тарского.
Тело еще прилично потряхивает, но страх постепенно отступает. Вместо него приходят гнев и ненавистное мне чувство отчаяния. Самое гадкое, что только можно испытывать.
Первым в дом входит отец. За ним уверенно следует Тарский. Вот, казалось бы, позади шагает, а все внимание на себя перетягивает. Не напрягаясь, удерживает, формируя внутри меня стойкое ощущение, что именно он тут главный, а не папа.
Подскакиваю на ноги так резко, что полотенце с головы слетает. Длинные влажные пряди темным тяжелым полотном рассыпаются по плечам. Отмечаю это отстраненно, не пытаясь как-то препятствовать стремительному намоканию шелковой ткани халата.
– Так и думал, что не спишь, – папа улыбается и направляется прямиком ко мне.
Приблизившись, протягивает большую охапку белых роз. А я смотрю на него и только мириады красных точек на рубашке вижу. Не помня себя от злости, принимаю цветы и, яростно размахнувшись, швыряю их в сторону. Несчастные розы с приглушенным шелестом рассыпаются по паркету.
Пока я, едва сдерживая злые слезы, гляжу отцу в лицо, он ведет взглядом по длинным цветочным стеблям и тяжело вздыхает. Обратившись ко мне, мерцающей изморозью припечатывает. Никак не комментирует мою глупую выходку. Потирая переносицу, сурово оповещает:
– Завтра в институт не поедешь.
– Опять?
– Так надо. Подождем, пока ситуация с Игнатьевым успокоится. И не вздумай истерить, Катерина. Знаешь же, что мне не до капризов.
– Меня сегодня чуть на дуршлаг не изрешетили! Могу и поистерить. Этого мне никто запретить не может. Даже ты!
– Эти люди кровью заплатили.
– Одни заплатили, другие придут. И розы… В следующий раз на могилу их понесешь.
– Ну-ну, жемчужина, – идет на примирение после небольшой паузы. Треплет меня, словно ребенка,
Это сообщение слабо утешает. Тетя Люда – приставучая и надоедливая особа, а ее дочь и по совместительству моя двоюродная сестра Карина – та еще стервозина.
Отмахнувшись от последующих указаний отца, сердито шлепаю босыми ступнями в кухню. По пути с Тарским взглядами пересекаемся. Сейчас не желаю на него реагировать, но, как обычно, стоит ему задержать на мне внимание, позвоночник током простреливает, а спину мурашками обсыпает.
Добравшись до кухни, дверь прикрываю до того, как зажечь свет. Да и потом лишь одиночное бра включаю.
Набираю в чайник воды и, водрузив на плиту, занимаю руки суетливой работой. Достаю из шкафчика чашку, любимый цейлонский сбор, сахар и заварник. Из хлебницы тяну кирпичик бородинского, из холодильника – масленицу и черную икру. Пока жду чай, пару ложек без ничего наворачиваю. Голод тотчас стихает, но я все же сооружаю два небольших бутерброда.
Расслабиться и успокоиться, как требовал отец, не получается. Особенно когда до меня доносится жесткий разбор полетов, который устраивает бойцам в бильярдной Таир. Голос практически не повышает. Однако каждое слово будто хлыстом воздух высекает. Продавливает такой силой и яростью, что даже меня лихорадить начинает.
Чайник вскипает, и я спешу залить заварку. Оставив настаиваться, на автопилоте к окну подхожу. Вцепившись пальцами в занавеску, осторожно выглядываю во двор. Никого, кроме постовых, не вижу, но, судя по воцарившейся тишине, собрание окончено.
Мои догадки, появляясь в кухне, подтверждает сам Тарский. Едва успеваю отскочить от окна.
– Ты напугал меня.
На мой визг не реагирует. Проходит примерно в центр помещения и, остановившись напротив, пронизывает меня обжигающим взглядом. С головы до ног скользит, будто кожу срывая.
Застигнутая врасплох столь пристальным изучением, на первых порах пошевелиться не могу. Возобновляю двигательные функции машинально, когда Таир бросает мне толстый и длинный кардиган. Знаю, что оставляла тот днем в гостиной, только не пойму, зачем принес его мне сейчас.
– Одевайся.
– Это еще зачем? Я и так одета.
– В халате по дому разгуливать больше не будешь. Я усилил охрану. С сегодняшней ночи несколько парней будут находиться непосредственно в доме.
– А без халата можно? – вопрошаю звенящим от напряжения голосом и, отбросив на стул кардиган, распускаю пояс.
Развожу полы и сбрасываю шелковое одеяние на пол.
– Что ты, на хрен, вытворяешь?
Как бы там ни было, Тарский не пытается отвернуться или сделать вид, что не замечает моей наготы. Смотрит… Еще как смотрит! Неторопливо и абсолютно откровенно, будто имея на то какое-то право, меня разглядывает. Медленно скатывает взгляд по груди, животу, бедрам, ногам. Возвращаясь, задерживается на треугольнике между ног. Потом обратно к бесстыдно восставшим соскам поднимается.