Он любил вас

Давыдов Исай

– Тогда было не совсем так, - замечает Федор.
– Тогда было мало вещей. И они были дороги. Поэтому... ну, не так бросалось в глаза, что их не берут... Мне тоже рассказывали.

Они медленно идут по Москве, и держатся за руки, и смотрят на играющие неоновые рекламы. Кому нужны сейчас эти рекламы? Зачем они так яростно играют? По инерции?.. У подъездов многих домов светлеют фанерные доски. На всех на них написана одна и та же фраза:

"Все мужчины этого дома (или этого подъезда) готовы лететь к болиду".

Федор помнит, как сразу после Женевского совещания шли

по улицам первые манифестации добровольцев. Шли длинные, бесконечные колонны людей, каждый из которых готов был лететь к болиду. В этих колоннах были и женщины, и мальчишки, и даже школьницы с косичками. Потом манифестации прекратились. Потому что они отнимали у людей много времени, а время было дорого.

Но, когда прекратились манифестации, во все руководящие учреждения страны повалили письма. Миллионы людей предлагали себя в качестве космонавтов. Письма эти шли в Москву со всех концов мира. Не было, кажется, на карте такой страны, в которой не объявились бы добровольцы. ТАСС пришлось тогда выступить со специальным сообщением. В нем говорилось, что по решению Советского правительства к болиду полетит только гражданин СССР. " Но и после этого сообщения приходили письма Дзза рубежа. Не все слышали это сообщение. Не все верили ему. Не все считали его справедливым. А Федор так и не написал заявления... И никто из наших космонавтов, кажется, не писал таких заявлений. Это было бы, наверно, просто не по-товарищески. Ведь каждый из космонавтов хотел лететь. И ни у кого не было оснований считать своих товарищей трусами. И еще; все они прекрасно понимали, что полетит кто-то из них, а не из тех добровольцев, которые толпами идут по улице. И сейчас еще идут и идут в Москву письма от добровольцев. Их уже не читают. Их невозможно прочитать все. Их сразу отправляют в Музей космонавтики.

Одно время по призыву какой-то молодежной организации добровольцы начали носить голубые повязки на рукаве. Но уже через несколько дней этих повязок стало так невероятно много, что они потеряли всякий смысл.

Повязки исчезли. И вот недавно стали появляться такие фанерные доски у подъездов жилых домов, у заводских проходных, в учрежденческих вестибюлях. Наверно, скоро не будет такого подъезда, где не висела бы фанерная доска с надписью.

И тогда их снимут. Как сняли повязки.

И появится что-нибудь другое.

Потому что люди изобретательны. И настойчивы.

Лететь хотят миллионы.

А полетит один.

И почему-то Федор все еще верит, что этот один - будет он. Не кто-нибудь другой, а только он. Ася медленно идет рядом. И прижимается щекой к его плечу. И молча глядит на нарядную вечернюю Москву. Ее родную Москву.

А Москва шуршит по асфальту шинами, шелестит широкими листьями лип, играет неоновыми рекламами, шепчется нежными губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.

18.

– Федя, а ты не знаешь, кто полетит к этому болиду?

– Не знаю, Асенька... Этого пока никто не знает.

– Почему?

– Еще не решено.

– Но ведь не ты?

– Ты же понимаешь... Каждый был бы счастлив, если бы это доверили ему...

– Это я понимаю!.. Я бы даже предложила себя, если бы это имело смысл... Я только спрашиваю...

– Федя?

– Я, Сергей Михалыч. Доброе утро.

– Здравствуй, Федя... Я вот почему так рано позвонил... Мне только что сообщили... Ну, в общем, тебя сегодня утром могут вызвать на Президиум ЦК... Я хотел тебя предупредить...

– А зачем, Сергей Михалыч? Вы не знаете?

– Видимо, решают - кто... Понимаешь?

– Да.

– Так что приготовься...

– Я всегда готов... Как юный пионер...

– Рад слышать.

– Когда могут вызвать?

– Не знаю. Тебе позвонят.

– Мне ждать дома?

– Зачем? Приходи в обычное время в отдел. Тебя разыщут... Ну, пока...

– Ася... К нам завтра приедет мама... Дня на три.

– Хорошо... Я все приготовлю... А знаешь, мне почему-то немного стыдно перед ней...

– За что?

– Ну, за то, что у нас все так... быстро, что ли...

– Чепуха! Наоборот - медленно.

– А когда мы съездим к моим, Федя?

– Я сейчас не могу уехать. Никак. Меня не отпустят. Может, они к нам приедут?

– Нет! Они первые не приедут. Первый должен ты.

– Тогда придется подождать, Асенька.

– Долго?

– Не знаю. Это от меня не зависит.

– Ну хоть примерно - сколько?

– Даже примерно не знаю.

– Но как только сможешь, съездим? Хоть на три дня!.. Хорошо?

– Конечно, съездим!

19.

– Я завтра уезжаю, Асенька.

– Куда?

– Далеко... Очередная тренировка.

– И надолго?

– Видимо, надолго.

– На неделю?

– Что ты... Глупенькая... Мы в таких случаях уезжаем не меньше чем на три месяца.

– Я без тебя не смогу столько... Просто не смогу, Федя... Мы ведь еще ни разу не расставались...

– Ничего, Привыкнешь... Человек ко всему привыкает... Это ведь неизбежно...

– А мне нельзя туда?.. Ну хоть где-нибудь рядышком! Чтоб хоть по воскресеньям тебя видеть!..

– Нельзя, Ася... Туда женам нельзя... Даже рядышком...

– А если космонавт - женщина?.. Мужу можно?

– Тоже нельзя... Если, конечно, он сам не космонавт.

– А там есть какие-нибудь женщины?

– Есть... Они там работают.

– И они красивые?

– Есть и красивые.

– Хм...

– Глупая!.. Ведь лучше тебя нет!

– А я ничего и не говорю.

– Ну, думаешь.

– И не думаю! Я ведь понимаю, что ты мог бы жениться и на тех женщинах... Если бы захотел...

– Не мог бы!.. Я мог жениться только на тебе!..

– Федя...

– Что?

– Мы так и не съездили к моим...

– Ты же сама видишь, какое сейчас время...

– Да... Конечно... А все-таки обидно... Как будто я их обокрала... Они у меня хорошие... И они все стерпят... И ничего не скажут... Только я знаю, что мама будет уходить в ванную плакать... А папа будет курить... Одну за другой... Мама почему-то всегда уходит плакать в ванную...

– Ну, что я могу сделать, Асенька?.. Хочешь, я напишу им еще одно письмо?