Он любил вас

Давыдов Исай

– Через неделю мы кончим все расчеты и начнем программирование. Но, честное слово, старик, я не понимаю, на кой черт все это сейчас нужно!

Вчера об этом же заговорил дублер Федора - юный, худенький и веснушчатый Виктор Семенов. Он был на пять лет моложе Федора и казался совсем мальчиком по сравнению с ним. Ему просто повезло, юному Виктору. Он не бродил вокруг да около, как Федор. Он шел к космонавтике только по прямой и в школу космонавтов попал еще на институтской скамье. И вот теперь у него в кармане новенький диплом инженера-кибернетика и на груди - значок космонавта. "Вокруг

шарика" он летал вслед за Федором. Тренировки ведь для всех одинаковы...

– Ты уверен, что полет состоится?
– спросил вчера Виктор.

– В конце концов - да.

– Нет, не в конце концов, а как было намечено...

– Не уверен.

– А я просто уверен, что его не будет. И не понимаю, зачем крутится сейчас вся эта катушка...

– Знаешь, Витька... Мне вообще-то кажется то же самое... Но ведь нам не разрешили свертывать работу... Главный ведь где-то уже говорил об этом...

– А может, просто инерция?

– Может, и так... А может - расчет?

– Какой?

– Вдруг от болида хотят защищаться?

– Ракетами?

– Хотя бы...

– Но зачем тогда мы?

– А вот мы как раз можем быть по инерции...

– Любопытно, дружище, - задумчиво произнес Виктор. Очень любопытно...

...И вот сегодня - обращение правительства. Космонавты так и не слыхали, когда его начали передавать. В их комнате, как и обычно, было выключено радио: оно мешало работать. Но позвонил Омулевский.

– Включите радио!
– крикнул он в трубку.

– Зачем?
– спросил Федор.

Но в трубке уже раздавались короткие гудки.

Федор поднял руку, повернул регулятор.

– ...учитывая все эти обстоятельства, - ворвался в комнату тревожный голос диктора, - Советское правительство обращается к правительствам всех ядерных держав мира с предложением взорвать болид на дальних подступах к Земле с помощью ядерных зарядов.

В динамике тихо, еле слышно прошелестела бумага. Видно, где-то там, на студии, диктор переворачивал страницу текста.

– Советское правительство считает, - продолжал далее диктор, - что ядерные державы совместными усилиями могут подготовить и совершить мощный концентрированный удар по болиду новейшими глобальными ракетами с ядерными боеголовками. В результате этого удара болид, угрожающий нашей планете, будет развеян в пыль. Всемирная катастрофа, таким образом, будет предотвращена, если великие державы смогут быстро договориться об эффективных совместных действиях.

– Разумеется, - читал далее диктор, - уничтожение гигантского болида приведет к засорению околоземного пространства метеоритами и радиоактивными частицами. Это в свою очередь затруднит и задержит организацию космических полетов человека. Однако это зло - наименьшее. Всемирная катастрофа могла бы отбросить * цивилизацию на тысячелетия назад, и ни о каких космических полетах тогда вообще не было бы речи...

– Все гениальное - просто, - задумчиво сказал Виктор. Оно как бы носится в воздухе. Надо только уметь его поймать и высказать...

11.

Вечерний выпуск газеты лежал на коленях. Мягкий свет торшера падал на газету, на низкое зеленое кресло и подчеркивал уютный полумрак всей комнаты и как бы говорил о том, что ничего, собственно, в мире не изменилось, что все по-прежнему спокойно.

И только газета в этом мягком, уютном свете была как тревожный вой сирены.

Федор медленно перечитывал заявление правительства и чувствовал, что какая-то упрямая, назойливая мысль пробивается и никак не может пробиться из глубин мозга. Она была смутной, расплывчатой, эта мысль. Но она беспокоила, не давала сосредоточиться.

Он отложил газету, встал, подошел к окну. Раскалившийся за день город отдавал тепло. Оно чувствовалось даже здесь, на пятнадцатом этаже. Оно шло снизу вверх, как идет тепло от костра. Море огней мерцало и билось о стены дома. Море огней уходило во все стороны и где-то в страшной дали придавливалось тяжелым черным небом. Москва!.. Как это огромно и, по существу, теперь беспредельно для человеческого глаза!.. Где она начинается? Где кончается?.. Уже не стукнешь но.гой в землю и не скажешь; "Вот здесь!" Федор протянул руку, повернул регулятор приемника. Может, что-нибудь новое в мире?.. Опять легкая музыка! Почему-то в последние дни все время передают легкую музыку. Наверно, чтобы не настраивать людей на тревожный лад. И так хватает... А когда-то Рая возмущалась тем, что легкой музыки передают мало. Она не любила ни опер, ни симфоний...

Где она сейчас, Рая? Что делает? О чем думает?

Когда они поссорились, Федора так скрутило, что он даже стал писать стихи. Никогда до этого не писал стихов, а тут вдруг... До сих пор что-то помнится. Они казались ему тогда горькими и мудрыми, эти строчки:

Не надейтесь,

Что с первой любовью своей

Вам удастся легко распроститься!

Много пасмурных дней,

Много долгих ночей

Она будет вас мучить, вам сниться.

Не надейтесь,

Что память сотрет ее след.

Она будет наказывать вас много лет.

Боль ее

Умерит лишь усталость.

След ее

Стирает только старость.

Федор помнит, что, когда писал эти стихи, все думал; вот их напечатают, Рая прочтет и поймет, какую страшную ошибку она совершила.

Но их не напечатали. Собственно, он их никуда и не посылал. Он ведь не поэт!..

И Рая все равно не поймет... И если даже встретишь ее сейчас на улице - чужой человек... Пять минут вежливого разговора - и в разные стороны. Как будто существуют две Раи та, прежняя, все еще чем-то дорогая, и нынешняя - просто давняя знакомая... Не больше...

И память, если говорить честно, все-таки многое стирает. Слишком многое... Никуда от этого не денешься.

И даже боль утихает не только от старости. Чепуха все это!

Никто ему сейчас не нужен, кроме Аси. И только жаль годы, которые прошли без нее. Годы, развеянные чужими теперь руками, чужими теперь губами...

Если будет у него сын - пусть лучше женится сразу же, на первой девушке, которую полюбит. И тогда всю жизнь с ним будет молодость. Всю жизнь! И тогда не будет ставших чужими, а когда-то родных губ и рук. Они многое уносят с собой. Слишком многое... Они уносят молодость...