Он, она и три кота
Шрифт:
— Не хочу об этом думать, не хочу… Я счастлива, Милена. Была. Я была счастлива. Знаешь, все как-то перегорело и с Лешкой, и с Юлей, и даже с дочкой — жизнь устаканилась… Родители как муравьи в своем муравейнике суетятся, но вечером муравейник закрывается. Дочка, думала, устроена — профессионально и лично, хотя ни первый, ни второй ее выбор меня не устраивал. Я занималась котами, мирила их. И, знаешь, мне кошачьих проблем было достаточно. Я думала, все остальные решились сами собой, а тут — получай, фашист, гранату… Не ждали, а вот на тебе, на…
Я засмеялась, нервно, громко, дико
— Помнишь, у Есенина: так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок, — откинулась на спинку дивана Милена. — Сереженька до нашего возраста не дожил, а так бы сказал: как много пройдено дорог, но впереди ошибок еще больше. И это жизнь, Надя: падать, подниматься, отряхиваться и идти дальше. Проблемы исчезнут только на кладбище. Впрочем, тогда они просто станут чужими — где похоронить, кому башлять и кто потом будет на могилку цветочки носить. Вот думаю завещать развеять мой прах над Балтикой, чтобы никому не мешать после смерти наслаждаться жизнью. Ты как думаешь?
Теперь я смотрела подруге в глаза:
— Я умирать пока не планирую.
— Тогда замуж. Это тоже своеобразная смерть. Так что там с белым костюмом? Белые тапочки у меня для тебя уже есть.
Глава 7.6 “Вечер испорчен”
Вечер был для меня безвозвратно потерян: я одевалась на маскарад, точно на эшафот, и расфуфыренное платье казалось рубищем. Но я не имела права портить Оливке вечер или ночь, хотя все же надеялась вернуться домой не позже часа. Милена права — не девочки мы с ней, и ни отплясывать, ни пить всю ночь я не готова. Хотя какое там пить — Оливка ни-ни вне дома, да и дома лишь один бокал вина пригубит в праздник.
— Мама, ты шикарно выглядишь! — заявила дочь, когда я нашла ее припаркованную машину, дорогу к которой она указывала мне по телефону непереводимыми словечками: туды, сюды и данетуды…
— Особенно под маской, — попыталась сострить я, чтобы не сорваться на дурынде: как теперь запомнить дорогу от клуба до машины?
— Зато какие у тебя глаза…
— Сучьи… — не выдержала я. — Ты запомнила, где машину оставляешь?
Оливка запомнила. И дорогу, и вечер. Я же не смогла вспомнить маскарад и сообразить, с каким таким молодым человеком моя дочь успела закорешиться, когда я не сводила с нее сучьих глаз. Нет, ей не пятнадцать, я ей доверяю — даже вождение ночью. Только не могу доверить две тайны: тайну рождения Богдана и тайну нашего с Лешкой послеразводного романа.
Мы сами не могли поверить: снова, как подростки, затискали друг друга в подворотне и покатилось все… под откос, а верили, что взбираемся в гору. А если действительно покорили какую-то там вершину, то сейчас стоим на ней мокрые, продуваемые ветром и с высунутым языком, который ни для поцелуя не годится, ни сметану не слижет. Ну и как я скажу дочке, что снова выхожу замуж за ее отца? Я же не могу выйти за изменника. Придется сказать ей правду… Оливка взрослая, но все же ребенок — может, и не сумеет сохранить все в тайне от бабушки с дедушкой, и главное — от Богдана. Лешка ничего не продумал — это заварить кашу легко, а вот расхлебывать — черпака не хватит, только если от окружающих по лбу поварешкой отхватить у нас обоих получится! От собственной дочери в первую очередь!
— Мама, я тоже этого парня не помню, — заулыбалась Оливка в полный рот, когда сообщила мне о планируемом свидании. — Я просто выставила наши фотки в группе клуба, и он написал, что помнит меня. Он еще кучу стихов помнит…
— Из интернета копирует, — буркнула я, и Оливка вспыхнула, как маленькая.
— Ну да, я как-то не подумала…
Да она ни о чем не подумала ни когда соглашалась на встречу не пойми с кем, ни тогда, когда притащила на встречу меня. Сумасшедшая! Или скорее несчастная — что-то у них с Сашей нехорошее произошло, вот чует материнское сердце, чует и болит… Оно уже просто перманентно болит — по всем поводам, которые щедро подкинула мне Вселенная. На любой вкус, возраст и степень риска быть пойманной с поличным разными членами моей семьи.
Кофе, коньяк, шоколадный торт и — бывший молодой любовник.
— Ты что тут делаешь?
На меня смотрит! Огляделся, какой столик выбрать и сам обалдел, увидев меня.
— Тебя ищу, — выдал наглец, присаживаясь на стул. — Думала, заблокировала и все… С концами?
Всего три дня прошло с блокировки. Три дня…
— Питер — город маленький, не думала? — слова выплевывает, точно яд, выдержанный семьдесят два часа.
— Надеялась, что не настолько, — пытаюсь говорить не зло, мягко, потому что сцен в присутствии Оливки мне не надо.
Я сняла с носа очки — смотреть на парня из клуба ещё рано. Сейчас главное суметь выпроводить из кафе засранца-Савку.
— Слушай, я дочь жду. Мы договорились после работы посидеть-поболтать. Не мог бы ты уйти?
Не двинулся с места. Бровью не повел. А у меня вопросительной интонации во фразе вообще не было — только приказная.
— Нет, — растянул паршивец три коротких звука. — У меня двойная удача. Я тебя нашел, еще и с дочерью твоей познакомлюсь. Тогда ты не будешь меня стесняться и я снова смогу прийти в дом. А? Почему бы и нет?
— Дартаньян тут нашелся! — завелась я против воли. — Между нами все кончено. Шесть месяцев — это огромный срок, Савелий. Людям нельзя просто так так долго встречаться.
— Почему? — плевался он вопросами одним за другим.
— Да потому что люди начинают друг к другу привязываться, а это нельзя делать. Понимаешь? Я не встречаюсь с мужчинами больше месяца, — врала я напропалую, уже не зная, что делать с ним и с Оливкой в замкнутом пространстве.
Секунды, драгоценные секунды убегали.
— Ну, выходит, я не мужчина…
Глаза горят, губы сжаты — обстрел слюной прицельный.
— Ты — мальчик. Я всегда тебе это говорила, — продолжала я с трудом поддерживать мягкий тихий тон, скашивая глаза на дверь, в которую вот-вот могла зайти моя дочь.
Поди потом объясни, почему при наличии пустых столиков молодой человек подсел к моему. Да не ровен час еще и за руку схватит: пальцы вон так и ходят ходуном, так и танцуют канкан на столе.
— В постели со мной ты говорила иначе…