Он приехал в день поминовения
Шрифт:
Завтрак сильно смахивал на поминки. Бабен извинился и ушел. Министр с дряблым животиком говорил мало, глаза у него слезились.
– Поздравляю вас, молодой человек, с... с этим... и надеюсь, вы докажете, что достойны доверия, оказанного вам вашим дядей, который был нашим общим другом, и...
Теперь настал их черед почувствовать себя неловко в присутствии этого молодого человека, который, все еще мучаясь от насморка, поглядывал то на одного из них, то на другого, но никому не давал прочесть свои мысли.
А думал он о девушке
Теперь он знал, где она служит.
Но она вместе с подружкой смеялась над его новым пальто и шляпой.
IV
Они шли с тетушкой Элуа по набережной в сумерках, расцвеченных неяркими огнями. Жерардина была возбуждена, как мамаша, впервые провожающая сына в школу. Весь день ей не сиделось на месте. Двух своих служанок и обеих дочерей она отправила в особняк на набережной Урсулинок, а затем что ни час вспоминала еще о какой-нибудь мелочи, звонила еще одному поставщику, посылала приказчика за покупками.
– Насколько все было бы проще, мой бедный Жиль, если бы вы поселились у нас!
Они перешли через канал, подведенный к гавани. Впереди открывалась тихая набережная, вымощенная мелкой круглой брусчаткой, на которой видимо, перед складом оптового виноторговца - шеренгами выстроились бочонки.
Это и была набережная Урсулинок, где предстояло поселиться Жилю. Темные пятна в вечерней светотени - это грузовики Мовуазена, как называют здесь тяжелые зеленые фургоны, снующие между городом и окрестными деревнями.
Вокруг них толпились люди с пакетами и корзинами. На крыши машин наваливали поклажу, и все это происходило в странной полутьме: набережная не освещалась, и желтоватые фары автомобилей можно было различить лишь с большим трудом; красные задние огни видны были лучше и казались издали огоньками гигантских сигар.
Погода была сырая, холодная, и тетушка Элуа решила, что вся эта суетня в липкой мгле производит на Жиля тягостное впечатление.
– Вам почти не придется заниматься грузовиками. Дело идет, так сказать, само собой. Всем ведает управляющий, изрядное животное. Как раз то, что нужно, чтобы держать этих людей в узде.
Огромное здание на набережной. Бывшая церковь. Двери распахнуты настежь - сейчас здесь гараж для грузовиков Мовуазена. Направо застекленные кабины с окошечками. Мужчина средних лет в люстриновых нарукавниках, прячущий под густыми бровями добрые боязливые глаза.
У колонн бывшей церкви штабеля сельскохозяйственного инвентаря, ящиков, бочек, разложенных по местам назначения; рев запускаемых моторов; под когда-то священным сводом всего две лампы без отражателей; дым, вонь бензина и, наконец, управляющий, о котором говорила мадам Элуа, - человечек с короткими ножками, вместо левой руки протез с холодным железным крючком на конце.
– С ним пусть уж вас знакомит Плантель. Идемте в дом.
В
– Мовуазен купил его только потому, что особняк принадлежал одному графу, у которого начинал ваш дядя.
– Кем?
– спросил Жиль.
– Шофером. Вам об этом еще напомнят - злых языков тут достаточно.
Из окон третьего этажа лился свет, неяркий, словно процеженный. Жерардина дернула ручку звонка, задребезжавшего, как монастырский колокольчик, но никто долго не появлялся. Наконец маленькая старушка открыла дверь и молча посторонилась.
Ни с Жилем, ни с Жерардиной она не поздоровалась. Пока мадам Элуа сама нащупывала выключатель в коридоре, старушка заперла дверь и удалилась.
– Когда Боб вернется из Парижа, он вместе с вами приведет дом в порядок. У него прекрасный вкус. Мовуазен жил не как все люди.
Одну за другой она распахивала двери. В огромных, давно не топленных комнатах пахло сыростью. Мовуазен приобрел дом со всей обстановкой и не удосужился переставить в нем ни одной безделушки, не перевесил ни одной картины.
Гостиная с позолоченными креслами по стенам и хрустальной люстрой, зазвеневшей от шагов, могла бы сойти за танцевальный зал.
– Здесь все надо переделывать, - вздохнула Жерардина.
– Пойдемте наверх.
На втором этаже тот же хаос, тот же хлам. Октава Мовуазена это не трогало - он жил на третьем.
– Вы тут, девочки?
На верхней площадке мелькнула Луиза в косынке: барышни Элуа привели с собой служанок и помогли им прибрать несколько комнат.
Еще минута, и Жиль останется наконец один! Руки у него дрожали от нетерпения. Голова кружилась. Он не слушал, что ему говорят.
Разве не удивительно, что Мовуазен, богач Мовуазен, как называли владельца грузовиков, устроил себе в этом особняке заурядную мещанскую квартирку? Поговаривали даже, что он перевез туда мебель, доставшуюся ему от родителей. В столовой стоял круглый стол, буфет в стиле Генриха III, обитые кожей стулья с толстыми декоративными гвоздиками.
Мадам Элуа с видом женщины, привыкшей лично за всем следить, удостоверилась, все ли в порядке и есть ли в вазах цветы, которые она велела доставить сюда.
– Готово, девочки? Посмотрим спальню.
Это была комната дяди. Обстановка ее когда-то украшала спальню его родителей в Ниёль-сюр-Мер. Крестьянская кровать под красное дерево. Продавленное кресло. На стене два фотопортрета в овальных рамах - старик и старуха в чепце. Жиля немало удивило, что дед его оказался невысоким коренастым человеком с могучей челюстью лесовика.
– Мой бедный Жиль, нам...
Не договорив, Жерардина поднесла к глазам платок с таким видом, словно покидала племянника перед лицом грозной опасности.