Он приехал в день поминовения
Шрифт:
– И где же этот бидон?
– Я понимаю, вы постарались, чтобы он исчез. Тем не менее показания капитана Юара достаточно убедительны...
Так этот красный бидон с черепом и костями стал ключевым эпизодом дела.
– Раз его нет, значит, он продан.
– Как же в таком случае вы объясните полное отсутствие указаний на его продажу? Ведь отчетность-то у вас, мадам Элуа, в идеальном порядке, если не считать гаванских сигар и нескольких ящиков шестидесятивосьмиградусного перно, которое доставляют вам суда, заходящие на Канарские острова.
– Возможно, кто-нибудь
– Ваши приказчики допрошены.
Ох, уж этот бидон! Сколько часов ухлопано на повторный обыск в магазине и в доме, включая чердак! Сколько коварных вопросов задано персоналу, постоянным клиентам, даже соседям!
Например, парикмахеру, чье заведение с выкрашенным лиловым фасадом примыкает к дому Элуа.
– Вы открываете свой салон очень рано. Работаете до ночи. Не случалось ли вам видеть утром, как ваша соседка или кто-нибудь из ее домочадцев направляются к берегу и что-то бросают в воду?
– Не припомню.
– Удивило бы вас это?
– Нет. Так делают все, кто живет на набережной. Если у вас накопился мусор, а бачки уже увезли, то рядом гавань, и отлив избавляет вас от...
– Это было в июле... Постарайтесь припомнить.
– В июле мой салон закрыт: на летний сезон я открываю другой - в Фура.
Самые убийственные для Жерардины показания, не понимая их важности, дал старый полуглухой кладовщик, служивший в торговом доме Элуа с четырнадцати лет.
– Бидон без колпачка? Да, я его приметил. Решил, что колпачок свалился во время перевозки. Я даже встряхнул бидон.
– Жидкости не хватало?
– Да, хотя немного... Я понюхал. И еще подумал, что она почти не пахнет. Наверно, быстро испаряется.
– Значит, вы это заметили. Когда же?
– Летом, потому что в тот день Жозеф был еще в отпуске. А отпуск он всегда берет в июле.
– Дату не можете уточнить?
– Нет... Потом в магазин вошел клиент, и я поставил бидон на место. Через несколько дней, взявшись за генеральную уборку, я вспомнил о бидоне...
– А число не припоминаете?
– Погодите-ка... В гавани было полно яхт. Значит, это происходило во время регаты.
– Регата состоялась двадцать шестого июля. Продолжайте.
– Я испугался, что бидон протекает, и решил показать его хозяйке. Пошел за ним, но на полке его не оказалось. Я подумал, что он продан...
Нравственной драмой, разыгравшейся между Жерардиной Элуа и старым Мовуазеном, никто не заинтересовался. Боба оставили на свободе, поскольку заявлений о подделке векселей не поступило.
– Теперь вам понятно, мадам, что означает пропажа бидона? Девятнадцатого июля он был еще на месте, под винтовой лестницей. Это подтверждают по меньшей мере два человека, чьи показания не внушают нам никаких сомнений. Эти люди - ваш кладовщик и капитан Юар - уверяют, что колпачок был сорван и жидкости не хватало. Не предполагая, что вас могут заподозрить в умерщвлении Октава Мовуазена, вы не сочли нужным избавиться от бидона, и он стоял на прежнем месте в магазине, который, как вы сами выразились, завален разнообразными товарами. А может быть, вы просто забыли о нем. Но капитан Юар поставил его перед вами, прибавив, что бидон открывали и он возьмет другой, и вы осознали опасность. Вот почему, как показывает один из ваших служащих, бидон через несколько дней исчез. Для этого вам потребовалось лишь пересечь набережную и бросить его в воду. Другие свидетели заверяют нас, что это обычное дело и что ваши действия не могли привлечь к себе внимания...
В течение многих недель Жиль из своего кабинета на набережной Урсулинок помогал тетке всеми средствами, бывшими в его распоряжении. Ему содействовал Ренке, который благодаря своим связям в полиции ухитрялся ежедневно осведомлять хозяина о ходе следствия.
Почти ежедневно, в одиннадцать утра, Мовуазен заглядывал в "Лотарингский бар". Но человек, который подходил к Бабену и молча пожимал ему руку, был уже не Жилем Мовуазеном, хотя и не стал Октавом.
От дяди в нем появились известная тяжеловесность, немногословие и флер одиночества, окутывавший когда-то владельца особняка на набережной Урсулинок.
– Виделись с ним?
Вместо ответа Бабен опускал веки.
– Он все понял? Не пережмет?
Иногда Жиль звонил Плантелю и даже сенатору Пену-Рато. Бывший министр - Жерардина не знала, что это делается по настоянию племянника,-лично взял на себя защиту вдовы Элуа.
Целыми часами Жиль приводил в порядок дела, подписывал чеки, уничтожал кое-какие документы, а порой приглашал к себе в кабинет на третьем этаже какого-нибудь торговца или промышленника, и тот уходил от него сияющим.
Почему же было не свезти в Руайан Алису и ее родителей? Их общество не мешало Жилю оставаться в одиночестве. Они ничего ему не сделали, а на мадам Лепар, когда она перед чаем входила в зал казино, было даже приятно смотреть-она вся светилась от горделивой радости.
– Ей-богу, Алиса, с таким мужем...
– Да, мама. Я понимаю. Он делает все, что я ни попрошу...
Знали бы они, как мало ему это стоит! Все это был чуждый, нисколько его не интересовавший мир.
– Почему ты не навестишь Колетту?
Рано. Он съездит к ней, но когда - там будет видно.
Они проехали Рошфор. Машина катилась прямо по шоссе, обгоняя вереницы вымотавшихся за Троицу велосипедистов. Мадам Лепар, с блаженной улыбкой восседавшая сзади, раскланивалась с теми, кто казался ей знакомым. Лепар посасывал свою новую трубку.
Почему рука Алисы украдкой легла на мужнее колено и так настойчиво сжала его? Жиль сделал вид, что ничего не замечает. Однако километров через десять - пятнадцать Алиса нагнулась к нему и шепнула:
– Жиль...
Он не повернул головы - ему надо следить за дорогой.
– Я должна поговорить с тобой, Жиль.
– Завтра,- как можно естественней отозвался он.
Еще издалека они заметили, что террасы кафе черны от людей. Жиль взял в объезд и обогнул город. Машина остановилась у домика Лепаров на улице Журдана.
– Не зайдете на минутку? Нет? Ой, какая я глупая! Жиль, должно быть, так устал!
Хотя и был праздник, Мовуазен поднялся к себе в кабинет.
– Я мешаю, Жиль?