Он приехал в день поминовения
Шрифт:
– Нужно что-то предпринять, тетя. Что - не знаю. Если бы, например...
Он заколебался. Ему показалось, что губы тетки растягиваются в сардонической усмешке.
– Я слушаю.
– Если бы вы все уехали за границу, я мог бы...
Некоторые слова он все еще произносил с трудом, в особенности слово "деньги". Денег у него было слишком много, свалились они на него внезапно, и пользовался он ими не без брезгливости.
Как бы, однако, они все упростили! Он даст тетке сколько она захочет. Пусть сегодня же ночью
Жерардина прочла его мысли и язвительно бросила:
– Вы могли бы предложить мне известную сумму, не так ли?
Жиль кивнул. Он все еще надеялся. Но смотреть на нее не решался, чтобы не утратить мужества.
Чудовищное спокойствие тетки, ее неожиданное хладнокровие не только не возмущали его, а, напротив, пробуждали в нем еще большую жалость.
– Ну нет, милейший!
– воинственно отпарировала Жерардина.- Я отказываюсь. Поступайте как знаете. Обвините своего кузена. Он будет опозорен, но для вас это не имеет значения, так ведь? Обвините меня. Только помните: от вас потребуют доказательств. А я буду защищаться.
Тетка поднялась, и Жилю показалось, что она стала еще выше.
– По-моему, мы все сказали друг другу...
Жерардина посмотрела на дверь. Она явно выпроваживала Жиля. Даже подала ему шляпу, которую он положил на стол. У нее хватило самообладания щелкнуть выключателем и зажечь в магазине свет, а когда Жиль очутился на тротуаре, он услышал, как тетка закладывает дверные засовы.
Ренке, ожидавший хозяина, зашагал рядом, но Жиль, словно не замечая его, не сказал ни слова, и, когда они добрались до особняка на набережной Урсулинок, бывший инспектор лишь приподнял шляпу и молча откланялся.
– Ее забрали?
– с подобающей случаю миной осведомилась Алиса, подходя к мужу и целуя его.
Он посмотрел на жену, словно недоумевая. Ее присутствие почти удивляло его. Никогда еще он так остро не чувствовал, насколько она чужда ему.
– Что ты собираешься предпринять? Жиль пожал плечами. Что он собирается предпринять? Она все равно не поймет
– Обедать не буду,- объявил он, заметив, что стол накрыт и прислуга несет супницу в столовую.
– Почему? Куда ты?
– Наверх.
– Да съешь же чего-нибудь, - неуверенно настаивала Алиса.
– Хоть немножко супу. Или холодного мяса...
Жиль, не дослушав, направился к двери.
Около полуночи Алиса, ступая как можно тише, поднялась на третий этаж и прижалась ухом к дверям дядиной спальни. Она ничего не услышала. Попробовала заглянуть в замочную скважину, но увидела только край постели.
Тогда она робко постучала.
– Войдите, - ответил спокойный голос.
Жиль повернулся к ней без малейшего раздражения. В его поведении не было ничего необычного. Напротив, он выглядел на редкость невозмутимым. Перед ним, на бюро с цилиндрической крышкой, были разложены документы из сейфа и листы бумаги с пометками, сделанными его рукой.
– Чем ты тут занимаешься? Почему не ложишься?
В этот вечер между ними легла такая необъятная пропасть, что, казалось, отныне их уже ничто не сблизит. Они не ссорились. Вообще ничего не произошло. Жиль не мог упрекнуть Алису ни в чем, кроме того, что она - это она: посторонняя девушка, которая больше не пробуждает в нем даже вожделения и совершенно ему безразлична.
– Сказать, чтобы тебе принесли чашку бульона?
– Да.
Зачем выходить из себя? Он дождется, пока она уйдет. Потом продолжит начатую работу один, в комнате, где столько ночей, тоже один, провел его дядя.
Разве ему не пора привыкнуть к одиночеству? Колетта уедет. Она покинет город вместе с доктором Соваже, который в конце концов будет признан невиновным.
Когда отшумит вызванная Жилем буря, он станет подлинным наследником, подлинным преемником своего дяди, и вокруг него образуется та же пустота, что окружала Октава Мовуазена.
Алиса подошла, поцеловала его в лоб, и он ее не оттолкнул. Она погладила его по голове, и он промолчал, хотя счел этот жест вульгарным.
– Не лучше ли тебе отдохнуть?
Жиль покачал головой. Он должен кончить то, что начал. Завтра у него, пожалуй, уже не хватит решимости.
– Доброй ночи. Жиль!
– покорно вздохнула Алиса.
– Доброй ночи!
Жиль навряд ли слышал, как вошла служанка, которая поставила на бюро чашку бульона и кусок холодной говядины, но посмотрел на нее так, что, выходя из комнаты, она спрашивала себя, узнал ли ее хозяин.
Теперь он перебелит составленные им документы...
Господин прокурор,
Имею честь довести до вашего сведения...
В три часа утра Жиль запечатал письмо в большой желтый конверт. Готовы были и другие письма: Плантелю, Раулю Бабену, Эрвино, бывшему министру, а ныне сенатору Пену-Рато и еще разным людям.
Он выпил остывший бульон. Съел без хлеба ломоть мяса, отдававший тем же привкусом крови, который был у него во рту вчера утром, когда Боб избил его.
Все кончено. Делать ему больше нечего.
Ему и в голову не пришло спуститься к жене и улечься рядом с ней в спальне, которую Алиса обставила по своему вкусу и в которой Жиль чувствовал себя тем более чужим, чем сильнее преображалась комната.
Он снова набрал имя "Мари", спрятал все бумаги в сейф, сбил шифр и прошел в комнату, где жил до женитьбы.
Жиль раздвинул занавески. А ведь он знал, что у тетки темно.
В лунном свете четко вырисовывались ребра крыш, поверхность их напоминала пустыню, и мостовая казалась иссера-белой.
Фотографии по-прежнему стояли на черном мраморном камине.
На одной из них отец Жиля во фраке, со скрипкой в руке, словно кланялся восхищенной публике. Он был очень красив: тонкие черты бледного лица, острые усы.