Он приехал в день поминовения
Шрифт:
Доктор Соваже направился вслед за инспектором к главной лестнице.
– Входите, месье.
Эти слова произнес следователь с густой рыжей шевелюрой, появившись на пороге кабинета. В кабинете, кроме него, находился письмоводитель) не замеченный Жилем в первый раз. Он перебирал документы, лежавшие на маленьком столике.
Следователь сел.
– Что вам угодно, месье Мовуазен?.. Но прежде всего позвольте заметить, что ваш визит крайне неуместен, противоречит всем правилам, и мне не следовало бы
Довольный своей фразой, он посмотрел на молодого человека снизу вверх, но сесть не предложил, и так как Жиль не находил нужных слов, следователь, вытащив из жилетного кармана золотые часы, нетерпеливо добавил:
– Слушаю вас.
– Я хотел бы узнать, месье, арестована ли моя тетка, а если нет, то намерены ли ее арестовать.
Глазки у следователя были недобрые, колючие, вся его особа дышала таким самодовольством, что Мовуазен с трудом сохранял самообладание.
– Очень сожалею, но я не вправе ответить.
– Значит, моя тетка на свободе?
– Если вам угодно знать, будет ли она обедать с вами нынче вечером, то думаю, что нет. В остальном же...
Следователь сделал неопределенный жест и перевел глаза на свою руку, украшенную перстнем с печаткой, созерцание которого явно доставляло ему удовольствие. Сейчас он встанет, выпроводит посетителя за дверь..
– Я знаю, месье, что моя тетка не виновна в отравлении мужа.
Следователь поднялся.
– Еще раз повторяю, месье Мовуазен: я очень сожалею... Я готов даже забыть о вашем приходе и...
Он распахнул дверь. Жиль поколебался еще секунду, потом, со слезами ярости на глазах, выбежал в приемную. Перепутал коридоры, долго бродил по закоулкам Дворца правосудия, снова прошел мимо обитой двери, в которую заглянул, придя сюда, и которая была теперь распахнута в пустой зал, где сгущались вечерние сумерки.
На улице он немало удивился, когда наконец заметил, что рядом с ним, не решаясь ни о чем расспрашивать, шагает верный Ренке.
Фонари уже зажглись, но ночь еще не спустилась, и по небу тянулись последние полосы света.
– Больше вы мне сегодня не понадобитесь, месье Ренке.
– Благодарю вас. Вам, конечно, известно, что она арестована? Я встретил одного из бывших сослуживцев...
Жиль взглянул на него и не ответил. Потом прибавил шагу. Ничего не видя, ни о чем не думая, добрался до конца набережной и очутился у маленького кафе Жажа. Зашел туда. Говорить с ней ему было не о чем, но он нуждался хо!я бы в минутной разрядке.
К несчастью, Жажа сидела за столом с двумя кумушками, одна из которых что-то вязала из белой шерсти.
– Ну, мой мальчик, плохи дела? Что будешь пить?
Жажа проплыла за стойку, налила рюмку. Потом повернулась к кумушкам.
– Вы только поглядите, что с ним сделали!
Жиль, начисто забывший об утреннем
– Как будто сразу не ясно, что парень не из тех, кто за себя постоит!.. Да ты садись, Жиль! Бог свидетель, в тот вечер, когда ты ввалился сюда в длиннющем пальто и смешной шапке, я и предположить не могла, что тебя ожидает.
– И добавила, обращаясь к кумушкам: - Если б вы видели, какой он тогда был симпатичный!
Сколько раз за минувшую зиму Жиль вот так заходил к Жажа посидеть! Почему же сегодня ему здесь не по себе? Три женщины не сводили с него глаз. Вязанье в руках у одной все явственней принимало вид детского носочка.
– А теперь он женат, не говоря уж о неприятностях, которые свалились ему на голову .. Уже уходишь, цыпленочек? Не захватишь с собой рыбки?
Жиль не смог ни ответить, ни хотя бы сказать на прощанье что-нибудь ласковое. В третий или четвертый раз за день у него до боли, как в детстве при ангине, перехватило горло.
Засунув руки в карманы, он брел по набережным. Витрина тетушки Элуа была еще освещена, правда, скупее, чем в соседних магазинах: здесь ведь торгуют таким товаром, что зазывать покупателей нет необходимости.
Жиль подошел поближе, опять отошел. Как и в день приезда, он бродил вокруг, не решаясь войти и посматривая на тетку, восседавшую в конторке, на приказчиков, занятых упаковкой.
Потом один из них вышел на тротуар и опустил жалюзи, так что теперь свет падал уже только из двери; наконец и под нею осталась лишь узкая полоска его, которую невнимательный глаз просто не заметил бы.
На террасе "Французского кафе" играла музыка, люди наслаждались погожим весенним вечером, одним из первых в этом году. По террасе сновал алжирец, оставляя на каждом столике пригоршню земляных орехов. Подальше, за Большой часовой башней, в сумерках виднелось несколько женских фигур - это поджидали клиентов девицы, готовые упорхнуть при появлении полицейского.
Весь город был освещен. Огни загорелись повсюду - в окнах домов, на обеденных столах, за которые усаживались в этот час ла-рошельцы, в детских, где ребятишки складывали тетради или вполголоса зубрили уроки.
Жиль поднял глаза. На втором этаже барышни Элуа, должно быть...
Он никак не мог решиться. Опять отошел подальше. Услышал, как отворилась дверь, обернулся и увидел, что из магазина один за другим высыпают приказчики, а двое из них уже в'скочили на велосипеды.
Теперь он действительно наследник Мовуазена, единственный его наследник, потому что именно он раскрыл дядину тайну. Мовуазен предусмотрел все, кроме одного - что в один прекрасный день его отравят.
Как поступил бы он, если бы знал - кто!