Он приехал в день поминовения
Шрифт:
Родители тогда уже рассорились с дядей - разумеется, потому, что не в первый раз просили денег; тем не менее отец снова написал брату и даже прилгнул, чтобы его разжалобить.
Клянусь тебе, что верну эти деньги, как только...
Прочла ли мать письмо? Или отец написал его тайком?
В желтой полукартонной обложке лежали еще две телеграммы, обе помеченные Веной.
Положение отчаянное SOS немедленно шли перевод телеграфом.
Жиль беззвучно плакал, слезы катились у него по щекам, но он этого не замечал.
Обращаюсь последний раз тчк положение трагическое...
Жиль
Когда Жиль вновь раскрыл серую коленкоровую папку, он был уже гораздо спокойнее, но зато безучастней. Ему казалось, что молодость его кончилась, что он сильно состарился за последние часы и способен теперь все понять.
Прежде всего он просмотрел фамилии на делах. Тут были Плантель, Бабен, тетушка Элуа, сенатор, нотариус, а также другие, незнакомые Жилю ла-рошельские коммерсанты и промышленники.
Он выбрал дело Плантеля. В нем лежал всего один листок - письмо, написанное фиолетовыми чернилами, неисправным пером, на дрянной бумаге, какая продается в бакалейных лавочках. Его, несомненно, нацарапали за столиком в кафе: на нем до сих пор виднелись винные пятна. К письму были приколоты две фотографии.
На первой - мужчина лет пятидесяти. Судя по одежде - грубый свитер, фуражка с черным галуном, - капитан траулера. Телосложение атлетическое, лицо крупное, глаза светлые. Размер фотографии - как для паспорта.
На второй, формата почтовой открытки, сделанной, видимо, в день первого причастия,- парнишка с живыми смешливыми глазами, который, казалось, сам удивлялся своему непривычно торжественному наряду.
На обороте снимка несколько слов красным карандашом:
Жан Агадиль, погиб в море пятнадцати лет. Мать и ныне живет в тупике Пресвятой девы.
Не потому ли, что Жиль все еще думал об отце, он не сразу сообразил, о чем идет речь? Он перечитал письмо несколько раз. Написано оно было довольно бессвязно, и у Жиля сложилось впечатление, что человек, сочинявший его, был не в себе. Да и винные пятна вроде бы подтверждали, что писал пьяный.
Дрожащий почерк, помарки, неразборчивые окончания слов.
Месье,
Вы, несомненно, уже получили мое письмо, отправленное на прошлой неделе, но ответа до сих пор нет, хотя я каждый день хожу на почту и справляюсь, не пришло ли что-нибудь до востребования. Так дальше нельзя.
Последняя фраза была подчеркнута с такой силой, что перо прорвало бумагу.
Это слишком удобно для вас и слишком несправедливо! Вам - все выгоды и покой. Мне - почти ничего. Как иначе назвать те жалкие пять тысяч франков, что вы переводите мне ежемесячно?
Так вот, повторяю: если вы немедленно не вышлете мне всю сумму, то есть, как я и требовал, двести тысяч (200000), а это, согласитесь, не слишком много, я плюну на все и сообщу куда следует, при каких обстоятельствах "Акула" погибла на Рока де лас Дамас...
Жиль поколебался, потом встал. Он давно услышал шаги на лестнице. Он знал, что бывший инспектор со шляпой на коленях - такая уж у него привычка - ждет его в гостиной на втором этаже. Но прежде чем выйти на лестничную площадку и позвать Рееке, Жиль сунул в карман письмо и обе телеграммы отца.
– Заходите, месье Ренке. Я думаю, вы сумеете мне помочь. Слышали вы о судне "Акула"?
Ренке посмотрел на распахнутый сейф, на разложенные дела.
– Выходит, это правда?
– пробормотал он.
– Что правда?
– То, о чем поговаривали лет пятнадцать назад. В то время рыболовные суда были куда меньше, чем нынче. Фирма "Басе и Плантель" первая заказала большой траулер с дизелем и какой-то особой холодильной установкой для хранения рыбы. Назывался он "Акулой". Не знаю, в чем было дело - то ли в неудачной конструкции, то ли в небрежном выполнении, но только при каждом выходе в море с судном что-нибудь случалось, и стоили эти поломки бешеных денег. А потом оно пошло ко дну где-то около Лас-Пальмас.
– На Рока де лас Дамас?
– Да, я помню это название. Капитан... Минутку. У меня на языке вертится его фамилия...
– Борнике?
– Он самый. Вдовец, жил с дочкой в новом домике в квартале Сен-Никола. Девочка была придурковатая. Но это так, к слову. Во время катастрофы весь экипаж спасся, кроме юнги по имени...
– Жан Агадиль?
– Точно.
И, почтительно покосившись на бумагу, которая лежала перед Жилем, Ренке мрачно прибавил:
– Выходит, все это правда. Многие сочли, что катастрофа случилась крайне своевременно. Еще больше все были поражены, когда капитан Борнике уехал из города под тем предлогом, что получил небольшое наследство. Дочку он отдал в заведение для дефективных, на попечение монахинь. Но удивительнее всего другое: перебрался капитан не куда-нибудь на берег моря, как обычно делают моряки, а в Париж. Кое-кто его там встречал. Он много пил. В пьяном виде намекал, что стоит ему захотеть, как у него будет куча денег, и что, если бы это зависело только от него, в Ла-Рошели произошли бы прелюбопытные перемены.
– Вам известно, что с ним стало?
– Кажется, в конце концов он совершенно опустился. Его не раз подбирали на улицах мертвецки пьяным, и умер он в какой-то больнице от белой горячки. Болтали даже, что его замучила совесть - не из-за судна, а из-за этого юнги Жана Агадиля.
Ренке с несколько остолбенелым видом вновь покосился на листок бумаги и две фотографии; они вселяли в него такой же страх, как если бы ем} в руки насильно всунули грозное оружие.
– Теперь я понимаю, месье Жиль... Что вы намерены предпринять?
Жиль был почти в такой же растерянности, хотя и по другим причинам. На секунду у него даже мелькнула мысль, не сунуть ли документы обратно в сейф, а потом взять и перепутать шифр, да так, чтобы нельзя было восстановить.
Тем не менее он не удержался и придвинул поближе дело, на котором стояла фамилия Элуа. Бумаги, содержавшиеся в нем; выглядели еще совсем свежими.
Там лежали три учтенных векселя по десять тысяч франков с банковскими штампами и гербовыми марками. Подписаны векселя были Мовуазеном, но приложенное к ним заявление раскрывало суть драмы.