Он приехал в день поминовения
Шрифт:
Я, нижеподписавшийся Робер Элуа, признаю, что с целью уплаты своих долгов пустил в обращение три векселя по десять тысяч франков, которые похитил из ящика бюро у моего дяди Мовуазена и подписал его именем.
Обязуюсь в течение месяца покинуть Францию и поступить на службу в колониальные войска.
То, что Боб в погоне за деньгами не побрезговал и таким способом, не удивило Жиля. Ему казалось, что теперь его вообще уже ничем не удивишь. Разве не лежит у него в кармане постыдное письмо родного отца?
Гораздо
– Скажите, месье Ренке... Вы ведь тут всех знаете. Так вот, не помните ли, уезжал или нет мой кузен Элуа из Ла-Рошели незадолго до смерти дяди?
– Я-то не помню, но сестра могла бы вам ответить.
– Сходите, пожалуйста, к ней и спросите.
Никогда еще весна не была такой ликующей, воздух таким хмельным, а Жиль, весь в черном, кружил по комнате, и по спине у него время от времени пробегали мурашки.
Раз десять он готов был взяться за телефонную трубку. Колетта, наверное, ждет у себя в спальне...
Жиль терял терпение: Ренке все не возвращался. Несколько раз ему почудилось, что на лестнице звучат чьи-то незнакомые шаги.
Наконец в дверях появился инспектор. Он был бледен.
– Дурные вести, месье Жиль.
– Что случилось?
– Она не велела вам говорить...
– Ее арестовали?
– Вернее сказать, комиссар лично явился за нею, чтобы опять отвезти к следователю. Она улыбнулась и спросила, захватить ли ей чемоданчик с вещами.
– А он?
Ренке утвердительно кивнул.
– Сестра плачет на кухне. Мне пришлось дать ей стаканчик рома, чтобы привести в себя.
– Где моя жена?
– По-моему, ушла за покупками.
– А как насчет Боба?
– Сестра точно не знает. Говорит, что ей сейчас не до этого. Но насколько ей помнится, ваш кузен на некоторое время уезжал и, когда умер дядя, его не было в Ла-Рошели.
Жиль, словно нехотя, протянул руку к телефону, набрал номер. Но когда раздались длинные гудки, чуть не положил трубку. Ренке, не знавший, кому звонит Жиль, смотрел на него, почтительно затаив дыхание.
– Алло! Месье Плантеля, пожалуйста... Его просит Жиль Мовуазен.
Нервы Жиля были настолько напряжены, что он боялся разрыдаться в эбонитовую трубку.
– Алло! Месье Плантель? Это Жиль Мовуазен...
Разговаривая, он не сводил глаз со стопки дел. Их в ней штук пятьдесят. Просмотреть Жиль успел лишь верхние.
– Алло!
– потерял терпение Плантель.- Слушаю вас. Говорите же!
И Жиль сдавленным голосом ответил:
– Я хотел только сообщить, что открыл сейф... Да... Это все, месье Плантель... Что?
На другом конце провода судовладелец в состоянии, близком к истерике, требовал немедленной встречи. Жиль печально возразил:
– Нет, месье Плантель, не сегодня... Нет... Уверяю вас, это невозможно.
Жиль положил трубку и с минуту стоял не двигаясь.
– Что вы намерены предпринять? Жиль не понял. Он слышал звуки, но они не складывались в слова.
– Что вы намерены предпринять, месье Жиль? Если вашу тетю возьмут под стражу...
– Не знаю. Пойдемте.
У него не хватило духу продолжить сегодня просмотр дел. Они с Ренке вышли на улицу. В воротах бывшей церкви Жиль заметил своего тестя, наблюдавшего за движением грузовиков.
Они направились к причалам. В эти дни мимо порта шел косяк краснобородки, и вдоль гавани расположились с полсотни удильщиков, за спиной которых сгрудились зеваки.
У "Лотарингского бара" Жиль в нерешительности остановился. Потом толкнул дверь, пригласил спутника зайти и направился с ним к стойке, не глядя на столик Бабена.
– Два коньяка!
– распорядился Жиль.
Только теперь он отдал себе отчет, что Бабена нет на месте, и удивился, увидев, как тот с неизменной сигарой в зубах выходит из телефонной будки.
Бледность Жиля, внутреннее напряжение, которое сказывалось в каждом его жесте, поразили Бабена. Он нахмурился, подошел поближе. В глазах у него не было обычной иронии. Они как бы стали человечнее. Да и говорил Бабен уже не как старик с ребенком или, по его выражению в тот памятный вечер, как волк с овцой.
– Что вы намерены предпринять?
Тот же вопрос, что задал Ренке, тот же вопрос, который в этот день задавало себе столько людей, чья судьба неожиданно оказалась в руках Жиля. Бабену, несомненно, звонил Плантель. Сейчас судовладелец мог заниматься лишь одним - повсюду поднимать тревогу.
В конторе мэтра Эрвино на улице Гаргулло, у сенатора Пену-Рато на Плас д'Арм и еще во многих местах один за другим раздавались звонки.
– Это вы?.. Говорит Плантель. Сейф открыт.
Целая группа горожан, по видимости наиболее степенных и наиболее устроенных, с часу на час должна была очутиться во власти длинного тощего парня в черном.
Странное дело! Вид у Бабена был такой, словно за себя он всерьез не боялся. Быть может, он скомпрометирован меньше, чем остальные? Жиль не полюбопытствовал заглянуть в его дело.
Бабен посмотрел на две рюмки коньяку, потом на молодого человека. Он все понял. Окликнул хозяина:
– Повторите-ка...
– Потом недрогнувшей рукой медленно чиркнул спичкой и раскурил сигару. Только не торопитесь, - выдохнул он вместе с облачком синего дыма.
– Поймите, вы рискуете наделать много зла, очень много, и притом людям, которые...
Он оборвал на полуслове, но Жиль готов был поклясться, что Бабен намекает на тетушку Элуа.
Против своего обыкновения, Жиль одну за другой осушил обе рюмки. В ту минуту, когда он уже собрался уходить, Бабен с несвойственным ему смирением, почти умоляюще, спросил: