Он приходит по пятницам
Шрифт:
Тут, по словам Миши, Костя как-то подобрался, фигурально выражаясь, сделал стойку, как охотничий пес, учуявший дичь, и хитренько улыбаясь, взглянул на своего Ватсона, внимательно выслушивающего холмсовский монолог. Как ни странно, Миша в ту же секунду воспринял мысль, возникшую у его партнера.
– Точно! – воодушевленно подхватил он (если не сказать, завопил во весь голос). – Может, наводку-то они получили не здесь, не в институте, а там наверху, в министерстве, в Москве. А потому и не сомневались, что если заводу будет дано указание забрать платину, их об этом заранее оповестят. Всё у них было рассчитано, и они могли слишком не торопиться.
– Вот то-то и оно, – не менее возбужденно перебил его Костя, – ведь это совсем другой расклад, и искать тогда надо совсем в других местах. – Тут он несколько призадумался и продолжал уже более спокойным тоном. – Конечно, с москвичами сложно дело иметь – к ним попросту не подъедешь. Но можно найти пути. Здесь даже то, что дело многотысячное, нам на руку – не смогут они отмахнуться.
Видно было, что он уже начал обдумывать свой будущий разговор с начальством и возможные выходы на заносчивых московских коллег. А Миша, слушая его вполуха, продолжал лихорадочно соображать и разворачивать в голове предложенную Холмсом версию.
– Постой, – начал он наконец, – а нельзя ли предположить, что вся эта чехарда была затеяна вполне сознательно? Я что хочу сказать. Вот говорят: глупая канцелярская ошибка, простая описка. А, может, не так дело было, и вовсе это не ошибка. Вдруг какой-то хитроумный управленец, связанный с уголовниками – есть же такие! – разработал всю эту комбинацию и аккуратненько вписал буковку «к» перед «г» в графе «Единицы измерения». Зная нашего директора, он был уверен, что тот шуму поднимать не будет – не решится, – и его можно будет водить за нос столько, сколько это понадобится для завершения операции. Правда, в этом случае такой гипотетический Корейко не может быть мелким служащим, а должен представлять значимую фигуру в этом министерстве. Может такое быть? Как считаешь?
– Всякое может быть. Почему бы и нет? – видно было, что Мишины выкладки произвели на Холмса определенное впечатление, и он ими заинтересовался. – Занятный ты поворот придумал. Ловко! Правда это или нет – вопрос? Но интересная конструкция получается. Надо как следует обдумать и, главное, надо бы нам хоть что-то узнать про ваше министерство. Как они там подобные заявки оформляют и так далее… Надо к москвичам ходы искать. Я посоветуюсь с опытными людьми – может это не так и сложно.
На этом, в основном, и закончилось их не слишком долгое совещание – Мише уже пора было торопиться, чтобы без проблем добраться домой. Назавтра они встречаться не собирались, а через день Миша обещал позвонить – тогда и решат, как и что.
В среду Ватсону было не до детективной проблематики – затеянный им эксперимент требовал полного внимания, и он с раннего утра и до шести часов усердно возился со своими колбами, ретортами, горелками Бунзена, электродами и электролитами и прочими предметами, малоизвестными тем, кому не довелось стать специалистом в этой специфической области знаний (честно признаюсь, что, не задумываясь понапрасну, собрал в кучу всё, что только в голову пришло, поскольку не имею никакого представления о сущности Мишиных опытов – он не вдавался в подробности, а мне это было ни к чему).
Но когда он вспоминал об их расследовании, его мысли были гораздо менее пессимистичными, нежели накануне. Пока что дела складывались не так плохо: Костю не отстранили от дела – это раз; он, по-видимому, не потерял интереса к их совместным обсуждениям и не намеревался отделаться от ставшего ненужным Ватсона – это два; при обследовании склада им удалось сделать определенный шаг вперед – это три; и, наконец, самый важный и гревший Мишину душу факт – ему (то есть Мише) удалось сгенерировать интересную, нетривиальную идею о происхождении этой пресловутой «опечатки в заявке», идею, проливающую совершенно новый свет на возможную подкладку расследуемого дела. Конечно, если быть точным, надо было бы говорить, что эта идея родилась в результате их совместных с Костей интеллектуальных усилий. Но и такой – смягченный – вариант формулировки Мишу вполне устраивал: как бы то ни было, а он оказался не только Ватсоном, но и Шерлоком Холмсом. И это, вероятно, еще не последний его вклад в их общее расследование.
Отрываясь на краткое время от работы и появляясь за лабораторным чайным столом, Миша несколько опасался, что его могут спросить, чем это он занимался вчера в компании следователя. Как ему отвечать на такой скользкий вопрос, он так и не смог придумать, и со страхом ожидал, что ему нелегко будет выкрутиться из такой совершенно непривычной для него ситуации. Но страхи оказались напрасными. То ли знавшая его вахтер никого после смены не видела из своих знакомых и никому ничего не сказала, то ли услышавшие ее рассказ не сочли новость достойной дальнейшей ретрансляции, но до их лаборатории подобные слухи не дошли, и никто его ни о чем не спрашивал. Вообще, бушевавшие в последнее время в институте слухи как-то стихли, и единственной новостью, возбудившей некоторый интерес общественности, стало сообщение, что директор вернулся из Москвы и завтра собирался нагрянуть в институт. Что за этим могло воспоследовать, оставалось только гадать.
Как уже сказано, целый день Мише было некогда думать о платине, убийствах, бродячих трупах и прочих элементах детективного сюжета, но зато в четверг он позвонил Косте, не дожидаясь пяти часов, а около двенадцати – вскоре после того, как пришел на работу, – и задал Холмсу совершенно неожиданный вопрос:
– Костя, ты знаешь, какого роста был покойный Мизулин?
– Да кто его знает, – опешил Костя на той стороне телефонной линии, – обычного… Среднего роста он был. Зачем это?
– Узнай, пожалуйста, точный рост. В медицинском свидетельстве это ведь должно быть отражено. Посмотри. Это важно. …А я к тебе после шести приду – есть что обсудить. Договорились?
– Ладно, – не стал дальше допытываться недоумевающий Костя, – буду тебя ждать.
На этом их странноватый разговор и закончился.
Глава восемнадцатая. Вот и всё
Анну Леонидовну – вахтера НИИКИЭМСа – арестовали в больнице в пятницу сразу после окончания «мертвого часа», вызвав ее через санитарку в приемный покой. Заслушав объявленное ей постановление об аресте по обвинению в убийствах и хищении госсобственности, а также ордер на проведение обыска в ее квартире, она только и сказала: Додумались-таки. Значит, суждено мне это было – и больше не проронила ни слова.
Говорить она начала лишь через несколько дней. Стала давать признательные показания, как это формулируется на милицейско-канцелярской фене. Я, как ни старался, не мог вспомнить, откуда попала в мой, выражаясь современным высоким штилем, тезаурус эта специфическая формулировка – сам ведь такую не придумаешь. Крайне маловероятно, чтобы Михаил использовал этот оборот в своем рассказе, так что надо полагать, я позаимствовал ее из читанных в давние годы «милицейских романов» [30] , значительная часть которых была написана людьми, начинавшими свою трудовую деятельность в органах милиции, дознания и следствия и хорошо знающими всю кухню этого ведомства и употребляемую в его недрах лексику. А вставил ее в текст – для колорита, есть в ней особый привкус, дух, так сказать, времени и места действия.
30
Мне кажется, что такое наименование – по аналогии с зарубежным полицейским романом – вполне годится для обозначения специфического жанра, на протяжении десятилетий процветавшего в отечественной литературе. Он, хотя и рассматривался советской критикой в ряду второстепенных и не заслуживающих серьезного внимания отраслей литературной продукции, зато пользовался неослабевающим спросом со стороны широких читательских масс. Я имею в виду романы, которые, отчасти замещая несуществующий в нашей литературе детектив, рассказывали о борьбе с преступниками и о нелегком труде тех, кто посвятил свою жизнь такой борьбе. Основной акцент в милицейских романах делался на описании сложных производственных, морально-психологических, бытовых и семейных проблем, с которыми приходится сталкиваться в своей работе сотрудникам правоохранительных, как сейчас говорят, органов. К этому авторов неустанно призывали и подталкивали как литературные критики, так и все редакционно-издательские инстанции, строго следившие за тем, чтобы избравшие эту стезю писатели не скатывались на позиции дешевой развлекательности. Однако сама специфическая тематика такого рода повествований невольно предполагала наличие в них некоторого остросюжетного элемента, который, собственно говоря, и притягивал массу читателей, жаждавших, как сейчас это окончательно выяснилось, вовсе не детального знакомства с тяготящими милиционеров проблемами, а чего-то вроде недоступных в то время сыщицких выпусков начала века с их «Пещерами Лейхтвейса» и «Изумрудами раджи».