Она была такая хорошая
Шрифт:
— Эй! — сказал он, и машина медленно двинулась следом за ней. — Я просто хочу оказать тебе любезность.
Она повернула с Бродвея на Франклин-стрит, машина за ней.
Проехав в молчании квартал, он сказал:
— Ну серьезно, что тут плохого, если я хочу оказать тебе любезность…
— Послушай, ты! — сказала она; сердце у нее билось, словно с ней только что произошло страшное несчастье. — Послушай, ты, — повторила она опять, — оставь меня в покое! — И тут-то он к ней и прилип.
Он сделал сотни ее фотографий. Как-то раз они чуть не целый
После этого он начал целую серию этюдов ее головы, озаглавив серию „Явления ангела“. Сперва он то и дело говорил, чтобы она не хмурилась, не таращилась, не морщила лоб, не повторяла каждую минуту: „Это же смешно!“, но вскоре Люси стала меньше стесняться, и он перестал делать ей замечания. Он чуть не каждый день говорил ей, что у нее просто фантастические „планы лица“, и вообще она куда лучшая модель, чем Элли, которая все делает напоказ, а за душой у нее ничего нет. Он заявил, что таких, как Элли, хоть пруд пруди в любом журнале. А в ее лице есть что-то свое, неповторимое. В полчетвертого он встречал ее у школы, и они отправлялись в очередную фотографическую экспедицию. А вечером он поджидал ее в машине у Молочного Бара, чтобы отвезти домой. Во всяком случае, первую неделю так оно и было.
Как-то он спросил, можно ли зайти к ней на минутку, но она ответила, ни в коем случае. А с тех пор, как она согласилась поехать с ним на другой берег реки, в рощу, которую Загородная Комиссия Уиннисоу называла „Райская прохлада“ и которую все школьники звали „Райская услада“, он, к счастью, больше об этом не спрашивал. Здесь Рой тушил фары, включал радио и изо всех сил старался склонить ее, что называется, пойти до конца.
— Рой, я хочу уйти. Честное слово.
— Почему?
— Я хочу домой. Ну, пожалуйста.
— Ты же знаешь — я люблю тебя.
— Не говори так. Не надо.
— Ангел, — сказал он и дотронулся до ее лица.
— Перестань. Ты чуть не попал мне в глаз.
— „Твой вздох как песня, — запел он, вторя радио, — а голос — скрипка, и это во-о-олшебство…“
— Рой, я тебе ничего не разрешу. Так что давай поедем.
— А я ничего и не прошу. Кроме одного — верь мне. Только поверь мне, — сказал он, снова пытаясь просунуть пальцы между пуговицами ее форменного платья.
— Рой, ты порвешь мне платье.
— Ничего подобного, если ты не будешь вырываться. Только поверь мне.
— Не понимаю, что это значит. Ты говоришь-говоришь, а стоит мне поверить, ты начинаешь лезть дальше. А я не хочу.
Но он уже напевал ей на ухо:
Без золотой палочки Или заклятий Сказки начинаются, В твоих объятьях!— О Люси! — сказал он.
— Не надо! — вскрикнула
— О, не вырывайся, не вырывайся, Люси, — шептал он, ввинчивая локоть все дальше и дальше, — поверь мне!
— Перестань! Пожалуйста!
— Но это же только локоть.
— Мне пора домой!
Прошло три недели. Она сказала — раз его только это и интересует, ей кажется, им вообще незачем встречаться. Он сказал — нет, его интересует не только это, но он взрослый мужчина и не думал, что она окажется одной из тех девчонок, которые ничего не смыслят в жизни. Он не думал, что она окажется профессиональной девственницей, динамисткой, вроде Элли, если она знает, что это такое. Она не знала, и он сказал, что слишком уважает ее, чтобы объяснять. Все дело в том, что он никогда бы не стал с ней встречаться, если бы не уважал ее, — это для него превыше всего, да он бы ни за что не пригласил ее прокатиться, знай он, что она не отнесется к обычным ухаживаниям как взрослый человек, ведь до свадьбы у всех так. Она сказала — ухаживать это одно, а он хочет совсем другого. Пусть она перестанет сопротивляться, и ему больше ничего не надо, сказал он. А она сказала — стоит ей перестать сопротивляться, как ему надо все больше и больше. Ну, так она не Обезьянка Литтлфилд. А он сказал — если на то пошло, может, тем хуже для нее. А она сказала — ну тогда и беги к ней, раз тебе только это и нужно. А он сказал — может, я так и сделаю. А когда на другой день она вышла из школы, „Гудзона“ не было. И Элли уже успела уйти, она давно — почти целый месяц — перестала ждать Люси, с тех самых пор как Рой затеял свои „Явления ангела“. Люси просто не знала, куда деваться. Опять нечего делать.
Вечером, когда она шла домой из Молочного Бара, к тротуару подъехала машина.
— Эй, малышка, хочешь, подвезу?
Она не повернула головы.
— Эй, Люси! — Он нажал гудок и подъехал поближе к обочине. — Это же я. Ну, прыгай, — он распахнул дверь, — ну, ангел!
Она сердито взглянула на него:
— Где ты пропадал сегодня, Рой?
— Да тут поблизости.
— Я серьезно спрашиваю, Рой. Я тебя ждала.
— Ну ладно, забудь это. Иди сюда.
— Не указывай, что мне делать. Я не Обезьянка Литтлфилд.
— Надо же! А я-то вас перепутал.
— Как это понимать?
— Да никак — просто шутка.
— Где ты был? С ней?
— Скучал по тебе. Ну, брось, давай подвезу.
— Нет. Пока ты не попросишь извинения за свое поведение утром.
— Но что я такого сделал?
— Ничего особенного — не сдержал свое слово, не явился на свидание, только и всего.
— Но ведь мы поссорились, — сказал он. — Разве не помнишь?
— Если так, тогда чего же ты здесь? Рой, я не позволю тебе так вести…
— Ладно! Прошу прощения.
— В самом деле? Или просто так говоришь?
— Да! Нет! Ну залезай же в машину. Поедешь?
— Тогда проси прощения, — сказала она.
— Прошу!
Она забралась в „гудзон“…
— Рой! Куда это ты вздумал ехать?
— Да никуда. Ведь еще рано.
— А я хочу, чтобы ты сразу отвез меня домой.
— Отвезу, отвезу. Что, разве когда-нибудь не отвозил?